Опасность
Шрифт:
Я ничего не ответил – и потому что сказать было, увы, нечего, и потому что был занят: узел все-таки поддавался с большим трудом. Мои надежды освободиться без посторонней помощи пока оставались призрачными.
– Проклинали, – сам себе подтвердил Юлий. – И напрасно. Окунь, наоборот, был рад, что Лубянка берет на себя чужую работу. Только удивлялся очень чекистской глупой перестраховке. «Во всей Москве, – говорил мне, дурашка, – убивают каждой твари по паре. И физиков, и лириков, и бывших членов ЦК…» И везде безо всякой политики… Деньги, мол, и бабы – вот и
– Смешно, – покладисто сказал я. Ах, если бы узел был столь же покладист! Но веревка есть предмет неодушевленный, ее не уговоришь.
– Но я тогда не стал смеяться над ним, – признался мне Юлий. – Нарушение субординации, он – майор, я – капитан. И что вся философия его дурацкая, я ему тоже не стал говорить. Зато сказал ему, как положено, про честь мундира. А вдруг, – говорю, – они мокрушника найдут и нас же дураками выставят? Дескать, МУР увильнул, а Лубянка – молодец… Окуню нашему это, конечно, не понравилось. Тут я и подбрасываю ему мысль про напарника. Майор – к генералу, тот – к министру. А кто напарник? Инициатива наказуема, капитан Маковкин. Я соглашаюсь. Правильный ход?
– Правильный, – ответил я. – Правда, я пока в толк не возьму, отчего убийство Фролова вас так уж заинтересовало… – Говорить и одновременно выпутываться было довольно сложно. Насколько я помню, лишь один исторический деятель мог делать несколько дел одновременно. Он самый, тезка капитана Маковкина. Гай Юлий Циммерман.
– То-то и оно, – важно произнес напарничек. – Я как фамилию Курчатова услышал, сразу сделал стойку. Ку-ку, думаю. Стало быть, кокнули того самого Фролова, про которого в «Листке» на днях писали. И тут наш Окунь, олух, как раз и рассказал мне про ваши подозрения. Я тогда впервые подумал про вас: Какой умный чекист! Честное слово, подумал, не сойти мне с этого места!…
Очень хорошо, подумал я, вот и не сходи. Стой у своей стены, оттуда не видно, привязана моя рука или уже свободна. Моя, кстати, была все еще привязана. Но уже намечались подвижки, как сказал бы наш последний генсек.
– Все так совпало, что уже не могло быть случайностью, – Юлий бережно погладил серую панель за своей спиной. Словно бы проверял, что аварийный генератор по-прежнему у него сзади, а не пустился в бега, воспользовавшись недосмотром. – Сперва газета с такими намеками и потом, как по заказу, убийство. И кто-то что-то ищет… И я еще не знаю кто, но уже догадался что! Вам, наверное, показалось сначала, будто я придурок какой, коротышка недоделанный? Капитан Маковкин от горшка два вершка, точно?
Я промолчал. Ведь именно так я и подумал, черт возьми!
Напарничек Юлий самодовольно выпятил грудь:
– Многие ошибаются, Максим Анатольевич. Не вы первый, не вы последний. Тем более с Алма-Атой вы отлично придумали, просто класс! Выходит, мы в расчете…
– Выходит, – кисло пробормотал я.
Кисло – потому что с проклятым узлом все еще не выходило. То ли я слишком сильно дернул, то ли слишком слабо, но только веревка никак не торопилась мою руку отпускать. Очень рука моя веревке
– А ведь я не придурок, – доверительно сообщил мне Юлий. – В голове кое-что имеется. Вам, конечно, интересно узнать, как я про бомбу догадался? – Слово «бомба» напарничек проговорил нежно. И рот у него был до ушей от переполнявших чувств.
– Интересно, – согласился я. Это и впрямь было мне крайне интересно. Я даже на время прекратил трепыхаться, чтобы послушать.
Юлий опять погладил стенку за спиной. Погладил, проверил, обнаружил ее на прежнем месте и весело сказал:
– Я на Петровке с восьмидесятого года!
И замолчал, проверяя, как на меня подействует эта ценная информация. Подействовала, вообще говоря, слабовато.
– Ну и что? – с недоумением поинтересовался я. Юлий хитро подмигнул: мол, потерпите, не все сразу.
И продолжил:
– Леонид Ильич Брежнев скончался в восемьдесят втором.
Снова – испытующее молчание и подмигивание.
– Интересная новость, – без энтузиазма отозвался я. – А восемьдесят два минус восемьдесят будет два. Правильно я вычел?
Мое арифметическое действие неожиданно привело Юлия в неописуемый восторг.
– Пра-виль-но! – воскликнул он. – Именно два! Мне уже дали сержанта. И когда началась эта ноябрьская заварушка, меня включили в поисковую группу. Я потом даже благодарность получил от Моссовета и ценный подарок. Чернильный прибор!
– Какая еще заварушка? – не понял я. – Вы это о чем, Юлий?
– Да вот такая заварушка! – очень довольно передразнил меня напарничек. – Вы когда на Лубянку пришли работать? Году, наверное, в восемьдесят восьмом?
– В восемьдесят шестом, – призадумавшись, ответил я. – В марте… А это имеет отношение к делу?
– Месяц не имеет, а год – имеет, – заявил Юлий. – Стало быть, в розыске и поимке того психопата вы участия не принимали…
– Что за психопат? – заинтересовался я. Было забавно слышать это слово из уст Юлия. После его вдохновенного рассказа о взрыве памятника Первопечатнику я уже не сомневался, с кем имею дело. Один психопат ищет другого. Театр абсурда.
– Обычный такой шизофреник, ростом повыше меня, – напарничек жестами показал размеры шизофреника. – Когда наша группа его выловила, он и не сопротивлялся нисколько, только орал…
– А что, интересно, орал? – полюбопытствовал я.
– Не помню… не важно, – отмахнулся Юлий. – Важно, Максим Анатольевич, совсем другое. Таких типов, которые по телефону обещают все взорвать к такой-то матери, всегда было полным-полно. Кого задерживали, кого – нет, но высокое начальство обычно на эти сигналы плевало. А тогда, в ноябре восемьдесят второго, как с цепи сорвались. Вынь да положь им террориста, сам Андропов рвет и мечет…
– Погодите-ка, Юлий, – перебил я его. – Так ведь это все просто объяснялось, наверное: умер Брежнев, все опасались беспорядков… – Похоже, я уже привык к своему лежачему положению и временами чуть не забывал, что я привязан. Увлекательная беседа, значит. Не оторваться. Напарничек обрадованно замотал головой: