Опасные тайны
Шрифт:
Вся разница заключалась в том, что это было дерби, и утренние тренировки перестали считаться частным делом. Конюшенные мальчики еще только продирали глаза, а теле — и фоторепортеры уже устанавливали вдоль трека свое оборудование. Телевидение, радио, газеты — все пытались предсказать исход скачек, и всем были нужны интервью со знающими людьми, эффектные снимки, репортажи о том, как идет подготовка.
А Келси знала, что нужно ей.
Мягкий вкрадчивый рассвет казался ей поистине волшебной порой. Туман, висящий над треком в эти ранние часы, заглушал громкие звуки, делал неясными фигуры коней и всадников,
Весна уже давно хозяйничала в Луисвилле, но на рассвете было еще довольно прохладно; холодный воздух бодрил, обжигал легкие и заставлял дышать полной грудью. Разогретые галопом лошади буквально дымились, и к ним со всех сторон — словно пожарные, спешащие погасить пламя, — сбегались конюхи с теплыми попонами в руках. Тренеры брали своих подопечных под уздцы и вели шагом в паддок, и
Келси казалось, что скакуны не идут, а плывут в воздухе, словно воздушные шары или аэростаты.
Каждый из этих чистокровных коней был настоящим атлетом, бойцом, но, глядя на то, как легко эти полутонные создания балансируют на сухих, породистых ногах, не мудрено было позабыть, что они были рождены для того, чтобы бегать.
Скорее уж летать, стремительно нестись на широких и мощных крыльях, подобно сказочному Пегасу.
Из тысяч чистокровных жеребят, рождающихся ежегодно, лишь немногим избранным суждено было пройти по этой дорожке ранним майским утром, глотнуть сырого тумана, услышать пение птиц. И только один из них мог выйти в первое воскресенье мая на площадку для победителей, только один мог покрасоваться перед рукоплещущими трибунами в попоне, расшитой розами.
Солнце поднималось все выше, и в поредевшем тумане засновали грумы с ведрами горячей воды и бинтами в руках. Капли росы в траве засверкали ослепительно ярко, где-то замяукал кот, захрустел гравий под чьими-то башмаками, и вдруг, предшествуемый глухим, странно далеким топотом копыт по мягкой земле, перед Келси точно из ничего возник великолепный жеребец, раздвигающий грудью туман.
Эта удивительная картина и была тем самым, ради чего Келси приходила на утреннюю тренировку. Забыть такое было невозможно, как невозможно было забыть собственное имя, и Келси знала, что это воспоминание, такое мирное, безмятежное, будет сопровождать ее до конца жизни.
— Что это ты тут делаешь?
Не отвечая, Келси взяла Гейба за руку. Она помнила, что он тоже бродит где-то здесь, но не ожидала, что он возникнет из тумана так неожиданно и тоже станет частью ее картины-воспоминания.
— Так… — проговорила она наконец. — Любуюсь. Мне не хочется, чтобы этакая красота стерлась, забылась за суетой, торжественными приемами, пресс-конференциями.
— Раненько ты поднялась для человека, который лег спать в два часа ночи.
— Да кто может спать в такое утро?
Вместо ответа Гейб кивком головы указал ей на конюшенного мальчика, который дремал, привалившись спиной к стене конюшни. Келси прыснула в кулак, потом глубоко вдохнула воздух, вбирая в себя запахи лошадей, кожи, притираний, навоза.
— Все это для меня внове. Кстати, я видела, как твой жокей резвил Дубля. Они очень хорошо смотрятся,
— Я тоже видел, как ты стояла у ограждения. Ты выглядела великолепно.
— Просто не представляю, как у тебя еще хватает сил на ухаживания, когда кругом такое творится… В моем представлении дерби — это нечто большее, чем карнавал Марди-Гра, Супер-кубок и Кивенская ярмарка профессионалов вместе взятые. — Она выпустила руку Гейба и медленно пошла вдоль трибуны. — Костюмированный парад, гонка на воздушных шарах, торжественные приемы для владельцев, праздничные ужины для тренеров и еще эта гонка старинных пароходов, которая состоялась вчера вечером… Я никогда в жизни не видела ничего подобного и даже не могла представить себе, что такое возможно!
— Кстати, я на этой гонке выиграл пять тысяч.
Келси фыркнула.
— Меня это не удивляет. И кто же оказался настолько глуп, что решился поставить против тебя?
Гейб ухмыльнулся.
— Моисей.
Келси поглубже натянула свою кепочку.
— Ну, с пятнадцатью процентами призовых, которые ему начисляют с каждой победы, Мо может себе это позволить.
— Ты становишься самоуверенной, дорогая.
— Я всегда была самоуверенной. Кстати, я слышала, ты собираешься на жеребьевку?
— Обязательно. — За пять лет Гейб еще никогда не пропускал жеребьевок, когда судейская коллегия определяла, кому какая дорожка достанется. Разумеется1, его присутствие или отсутствие не могло оказать никакого влияния на то, по какому полю предстоит бежать его жеребцу, но это был его жеребец.
— Кстати, перед жеребьевкой в старом паддоке состоится небольшой фуршетик. Ты не проголодалась?
Келси со стоном прижала ладонь к животу.
— С тех пор как мы приехали в Луисвилль, я ем как голштинец (1Голштинская порода — старинная немецкая порода крупных упряжно-верховых лошадей), так что я вполне могу позволить себе пропустить этот завтрак. Но если ты… — Она не договорила, заметив, что Гейб ее не слушает. Нет, он не просто не слушал ее — его взгляд скользнул в сторону и, словно луч лазера, сосредоточился на чем-то или на ком-то на конюшенной площади.
— Что случилось? — с тревогой спросила Келси.
— Ничего.
На мгновение Гейбу показалось, что он увидел в толпе конюхов своего отца. Эта знакомая походка, этот светлый костюм, столь неуместный среди вязаных свитеров и хлопчатобумажных курток… Все это промелькнуло и исчезло, так что Гейб не мог сказать с уверенностью, не показалось ли ему. Да и что Рику Слейтеру понадобилось возле конюшни в такой ранний час? Нет, невероятно.
— Ничего, — повторил Гейб, стараясь стряхнуть страх, охвативший его с неумолимостью условного рефлекса. — Если не хочешь есть, можешь просто постоять со мной рядом.
Он больше не думал о странном явлении светлого костюма. Прежде чем утро подошло к концу, Гейб уже знал, что его вороному досталось третье поле, поэтому он отыскал Джемисона и своего жокея, и они втроем занялись составлением тактической схемы на предстоящую скачку.
— Значит, нам досталось первое поле? — Келси стояла вместе с Боггсом в конюшне, лениво покусывая одно из яблок, которыми были набиты ее карманы. Боггс развешивал на проволоке выстиранные бинты. — Честное слово, господь знает, что делает.