Опасный беглец. Пламя гнева
Шрифт:
Маленькая сердитая женщина вязала шерстяной чулок. Она указала на Эдварда концом спицы.
— Кто это? — спросила женщина у Лины.
— Эдвард Деккер, мама, сын капитана Деккера.
— Сын старого Деккера? У мальчишки всегда такой странный взгляд.
— Какой? — смутился Эдвард.
— Он смотрит так, словно думает о чём-то необыкновенном.
Две младших девочки, Эльзи и Мина, возились на полу с игрушками.
— Поди сюда, Эдвард, — сказал отец Лины.
Якоб Ферштег, кашляя, растапливал камин. Он долго чиркал спичкой о кожаную полу куртки. Сырой торф не разгорался.
— Как хорошо
— А зимою как же? — сердито спросила маленькая женщина, мефрау Ферштег. — Зимой нельзя без камина!
— В Индии нет зимы, — мечтательно сказал Якоб Ферштег. — Даже в январе температура на Яве редко бывает ниже пяти-десяти градусов. Жители там дважды и трижды в год собирают с полей урожай… Каждому белому, который приезжает в колонии, отводят участок земли, какой ему понравится… Я здесь живу, как жалкий подёнщик, нуждаясь во всём, а в колониях нет человека с белым цветом кожи, у которого было бы меньше, чем двенадцать слуг… На Яве любому белому готово казённое место, экипаж и двести гульденов жалованья в месяц… Вот только лихорадка, тропическая лихорадка!…
Якоб Ферштег придвинул к огню закутанный в тряпки горшок.
Из тряпок торчал какой-то жалкий росток.
— Что это? — спросил Эдвард.
Якоб Ферштег размотал тряпки.
— Хинхона!… — он показал Эдварду розоватый ствол вялого деревца-крошки. — Хинхона — хинное дерево, драгоценное лекарство от тропической лихорадки. Если бы мне удалось привить это деревцо в Индии!… Оно растёт только в Южной Америке. Я раздобыл привозной черенок с большим трудом: один аптекарь согласился продать за большие деньги. — Якоб Ферштег с нежностью придвинул свою хинхону к теплу.
— Лихорадка! — сказал он. — Если бы не тропическая лихорадка, я бы уже давно уехал в колонии…
— А мы скоро уезжаем! — сказала теперь Эдварду Лина, глядя на него с улицы сквозь тусклое стекло.
— Куда?
— В Индию.
— Как далеко!… — вздохнул Эдвард.
— Ничего, что далеко. Ты научись торговать и тоже приезжай.
— Это очень трудно! — печально сказал Эдвард. — Я, должно быть, никогда не научусь.
* * *
В конторе была горячка: весенний сезон. Об Эдварде на время забыли. В конторе целый день толпились люди: хозяин сбывал по дешёвке гнилое сукно.
Об Эдварде забыли, но он не скучал. С ним был Абеллино, его любимый Абеллино. С великим разбойником Эдвард всегда мог попасть из своего склада и в лесной замок, и на войну, и на большую дорогу, и в тайный разбойничий притон. Пыль могла теперь без помехи ложиться на полки. — Эдвард лежал на подоконнике с книгой в руках.
— Глоттерс, а что делает наш ученик? — вспомнил, наконец, об Эдварде хозяин.
Эдвард как раз в эту минуту врывался вместе с Абеллино в замок злодея графа.
— Сейчас!… Сейчас я пошлю его на Кайзерсграхт за роттердамской почтой, — засуетился Глоттерс.
— «Молитесь, граф! — воскликнул храбрый Абеллино и навёл пистолет на побледневшего графа…»
Эдвард не видел, какая беда шла на него из конторы.
— Хозяин! — крикнул Глоттерс, — хозяин, вы не знаете, кого вы взяли себе в ученики!… Посмотрите, что он делает, хозяин!…
— Вижу! — сказал Зимпель. Он сдёрнул Эдварда с подоконника. — Давай книгу!…
— Молитесь, граф!… — закричал Эдвард. Он прижал «Абеллино» к груди обеими руками.
Красные глаза Зимпеля ещё сильнее покраснели.
— Ты сошёл с ума, мальчик! — медленно сказал Зимпель. — Давай книгу!
Зимпель с силой приподнял Эдварда с полу, отвёл ему локти в стороны и легко взял из его рук книгу. Потом подошёл к окну и толкнул давно не раскрывавшуюся раму.
— Что вы делаете! — вскрикнул Эдвард.
Взмах руки — и великий разбойник перелетел через ограду и шлёпнулся в зелёные воды канала.
— Держите мальчишку, Глоттерс! — сказал хозяин. — Разве вы не видите, что он сейчас выскочит за книгой в окно?
Но было уже поздно. Эдвард спрыгнул с низкого подоконника на улицу и побежал к мостику. Здесь было глубоко, мальчишки никогда не ныряли в этом месте. Эдвард соскользнул по чугунным украшениям мостика к самой воде и попытался перехватить книгу рукой. «Абеллино» отнесло к середине. Он ещё не погрузился; под кожей переплёта у «Абеллино» были деревянные дощечки; великий разбойник плыл, медленно разворачивая жёлтые страницы. Эдвард бросился за ним вплавь. Ребята на мосту ахнули: он плыл в штанах и куртке, не успев скинуть даже башмаков. «Абеллино» уже погружался; Эдвард с трудом добрался до него, схватил и одной рукой прижал к груди. Обратно он плыл медленнее, потому что одной рукой держал книгу и ещё потому, что башмаки и одежда начали намокать. Он плыл всё медленнее, потом забился на одном месте и хлебнул воды. Как раз у моста стояла мусорная барка; барочник протянул Эдварду багор, но Эдвард взмахнул рукой мимо и начал погружаться. Женщины закричали на берегу, барочник, ругаясь, полез в воду.
— Не суйся в воду, если не умеешь плавать! — сердито сказал барочник и втащил Эдварда на барку.
Мальчик стоял среди мусора, вода ручьями бежала с него.
Эдвард так и пришёл домой, мокрый, в мокрых сапогах, прижимая к груди мокрую, истерзанную книгу.
Мать переодела его, высушила штаны и куртку и сбегала к Зимпелю извиниться.
— Он тебя простил, — сказала мать. — Завтра утром можешь опять идти в контору.
Ветер неожиданно пришёл на помощь Эдварду. Ночью ветер задул с моря. Сердитая волна побежала по каналам.
— Вода поднимается!
Никого из ребят не пустили из дому.
Когда ветер дул с моря, вода напирала на сушу, и прочные старые плотины на побережье, укреплённые корабельными цепями, напрягались, как тонкие дощатые перегородки, готовые лопнуть.
Против дома Деккеров на канале торчала из воды чёрная верхушка мачты. Парусная барка затонула здесь когда-то у самых ворот дома. Эдвард смотрел из окна на кончик мачты и по ней видел, как поднимается в канале вода.
Ветер гнал море на город. В доках палили пушки: наводнение! С окраин ещё с ночи брели люди: на крайних островках, далеко выдвинутых в море, дома стояли уже по окна в воде.