Опасный менуэт
Шрифт:
Да, скромный пиит был подобен трудолюбивой пчеле. А еще он мечтал о семейном счастье. Даже посвятил картине одного французского художника стихи:
Семейством счастливым представлен муж с женой,Плывущие с детьми на лодочке однойТакой рекой,Где камней и мелей премножество встречают,Которы трудности сей жизни представляют.Строки дышали тайной мечтой старого холостяка о счастливой семье, идеале умеренности,
– Поедешь в Европу, гляди, как живописцы располагают темные и светлые краски, учись. Если первое начертание лица дурно, то, сколько бы живописец потом черт хороших ни положил, лицо все будет не то. А еще полезно для обдумывания самого себя вести дневник, зарисовывать, записывать.
Как же не рассказать молодому другу про скандальную парижскую историю с мадам Кессель, ведь и Миша может попасть на такую удочку.
– Она читала мне Торквато Тассо! Ты понимаешь? Часто ли встретишь такую умную девицу, как же мог я не поверить ей? – сокрушался он и продолжал: – Слезы так и катились из ее глаз, а что потом?.. Все денежки из моего кошелька перекочевали в ее. Даже продал я серебряные пряжки на выживание. Ох эти француженки – опасный народ! Лучше вообще подальше от женщин держаться, – вразумлял он друга.
Лошади несли и несли их на юг, туда, где немногое время назад шла Русско-турецкая война. В 1774 году подписан Кючук-Кайнарджийский мир, по которому Турция признавала частичную независимость Крыма, присоединение к России Молдавии и Валахии.
Не оттого ли наши путники не обошлись без политики? С почтением отзывались о фельдмаршалах. Хемницер рассказывал о Румянцеве, как хотел тот поднести к стопам императрицы знамя хана Гирея, но солдаты разорвали знамя на памятные куски. Как Румянцев удивлялся турецким обычаям: вместо того чтобы проникать в замысел неприятеля, турки гадали на счастливые и несчастливые дни, которые определяли астрологи, верили, что в определенные дни русские пушки стреляют сами собой.
От Державина Хемницер слышал и такой рассказ о Румянцеве. Зайдя в шатер майора, застал его в халате и колпаке, но не стал отчитывать, а повел сначала по лагерю, беседуя о пустяках, а потом в свой шатер к генералам в полной форме и угощал там чаем – это в халате-то! Тихий старичок Румянцев преподнес урок офицеру.
Пейзаж обрел приметы южных мест. На смену соснам и елям зеленели яблони, вишни, запахло дымком, появились местные жители: татары, цыгане, евреи, армяне. Последний постоялый двор, где они ночевали, напоминал разноязыкий Вавилон; избу слабо освещала одна-единственная лампада. Впереди был Херсонес!
Херсонес. Черное море. За ним Турция. Значит, скоро расставаться? Хемницер запечалился даже в те дни, пока они жили у наместника Херсонеса, Ганнибала.
Как-то ранним утром Михаил вышел один погулять в степь. Никогда не видел он такого огромного неба, такой чистой голубизны. А какая степь! Бывая в одиночестве, впечатления от природы чувствовал он ярче. Очарованный безбрежностью неба, стройностью редких тополей, степными запахами, он застыл. И чудилось ему, что все это – знакомо и таинственно. Но почему? Он же никогда не бывал в таких местах.
В небо вдруг взлетела огромная стая птиц. Черной тучей повисла над его головой, замерла, а через минуту-две так же внезапно, как возникла, рассыпалась. И снова – голубизна и бездонность.
Вдруг на дороге появился человек в белом балахоне и черной шапочке. Он приблизился, поднял руку. Покоряясь его воле, Мишель протянул ему руку. В странной одежде человек заговорил негромко и таинственно:
– Остерегайся, человек! Участь твоя может быть печальна. У тебя нет ни отца, ни матери, а родина твоя далеко отсюда. Я вижу твое прошлое, будущее. Ты будешь всегда одинок. Более всего жаждешь ты домашнего очага, но у тебя его нет и не будет. А человека, с которым ты вскоре расстанешься, ждет беда… Далеко идет твой путь, многое откроется тебе, но самое трудное – открыть себя. Будешь ты люб женщинам, а они – как деревья в лесу. Дерево, женщину руби по себе! А ум свой держи в напряжении…
Михаил стоял как неживой, мысли замерли, сердце словно остановилось.
Наконец, придя в себя, он надумал что-то спросить. Оглянулся, поднял голову, но человека ни на дороге, ни близ нее не было. Только ровная степь, окутанная легким туманом…
Вернувшись в дом губернатора Ганнибала, Михаил рассказал о таинственной, мистической встрече.
На следующий день друзья собирались каждый в свою дорогу.
В честь отъезда губернатор приказал устроить салют – стреляли из пушек, из ружей. Берег моря полыхал зеленью. Приветливо проглядывали белые мазанки.
Хемницер и Михаил стояли в рост посреди вместительной лодки.
Лодка быстро преодолела расстояние до судна. Тут друзья крепко обнялись и слез никто не вытирал.
– Когда-то увидимся? – сказал Мишель.
– Чует мое сердце, конец мой в той Турции, все чужое, – откликнулся Хемницер. Он начал подниматься по трапу.
Михаил стоял в лодке, наблюдал, как уменьшается белый парус. Вот он стал похож на крыло чайки, начал таять, таять и исчез из виду.
Михаил опустился на сиденье, подперев рукой голову, с грустью глядел на воду. Завороженный переливчатыми сине-зелеными волнами, он не замечал, с какой силой гребцы налегли на весла.
Волны лениво перекатывались, он чувствовал только тяжелую мощь воды. Когда же повернул голову, чтобы взглянуть на берег, не увидел ни белых мазанок, ни садов – море синее, тяжелое море окружало их со всех сторон.
– Куда мы плывем? Скоро будем на месте? – встревоженно спросил он.
Ему не скоро ответили:
– Миеста – скора.
Взмахи весел стали сильнее. Михаил пристально вгляделся в тех, кто его вез. Что за люди? Двое позади не видны, а те, что впереди – у одного лицо красное, как с похмелья, черты грубые, будто плохо обтесанное дерево, на голове войлочный колпак. Второй – в плаще с капюшоном, из-под которого выглядывали синие щеки и концы черных усов. Миша вздрогнул. Где он его видел?
– Куда вы меня везете? – закричал.
Но те молчали. Не понимали русского языка? Притворялись? Схватив сидящего впереди за плечи, стал трясти.
– Плуты, что вы задумали?
Он колотил по спине, кричал, ругался, но спина оказалась тверже камня. В конце концов затих, обессиленный и опустошенный.
Еще час назад жизнь казалась устойчивой, славной, рассчитанной наперед, и вдруг. (О, это «вдруг» постоянно, как убийца из-за угла, поджидает наших героев в темных переулках жизни!)