Опавшие листья
Шрифт:
Глава XXXV
Следствие по делу смерти мистрис Фарнеби началось утром следующего дня.
Мистер Мильтон удивил Амелиуса, заехав за ним и пригласив его туда. Экипаж остановился на улице и к ним присоединился джентльмен, которого Мильтон представил ему как своего адвоката. Тот говорил с Амелиусом о следствии, извиняясь, задавал ему некоторые скромные вопросы, так как на него была возложена обязанность избежать каких бы то ни было печальных открытий. Прибыв в дом, мистер Мильтон и адвокат сказали несколько слов следователю, между тем как присяжные собирались в верхнем этаже.
Первым свидетелем выступила хозяйка дома.
Назвав число, с которого мистрис Фарнеби наняла у ней квартиру, и подтвердив содержание статьи, напечатанной в вечерней газете, она должна была рассказать об образе жизни и привычках покойной. Она описала ее, как
Мистер Мильтон был вызван, чтоб засвидетельствовать личность покойной.
Он заявил, что не знает, чем объяснить ее отъезд из дома мужа и другое имя, принятое ею. Когда его спросили о том, хорошо ли жили между собою мистер и мистрис Фарнеби, он отвечал, что это ему неизвестно, что он слыхал от времени до времени, будто они не ладят, но причины этого не знал. Положение, занимаемое мистером Фарнеби, и уважение, которым пользовался Фарнеби в коммерческом мире, сами говорили за себя, он, как джентльмен, был чрезвычайно сдержан в отношении своей жены. Представлено было из Парижа медицинское свидетельство о его болезни, и этим закончился допрос мистера Мильтона.
Третьим свидетелем был вызван аптекарь, отпустивший лекарство. Он признал женщину, приходившую за лекарством, за служанку первой свидетельницы хозяйки дома, почтенной личности, всеми уважаемой в округе и его давнишней покупательнице. Он всегда сам отпускал лекарства, в которых был яд, и налеплял на склянки ярлычок с надписью: «яд». Склянка была представлена и признана им, предъявлен был и рецепт для сличения с копией на ярлыке.
Общий интерес возбудило появление следующей свидетельницы: служанки. Рассчитывали, что она объяснит, каким образом произошла ошибка в лекарствах. Ответив на формальный допрос, она продолжала:
– Когда я пришла на звонок, леди стояла у камина. Склянка с лекарством стояла на конторке. Склянка эта была гораздо больше той, которую сейчас признал аптекарь, и была на три части наполнена бесцветной жидкостью. Покойница дала мне рецепт и приказала мне подождать в аптеке и принести лекарство. «Я чувствую себя нехорошо сегодня утром, – сказала она, – я думала, что это лекарство поможет мне, – при этом она указала на склянку, стоявшую на конторке – но, как видно, мне нужно укрепляющее. Вот такой-то рецепт я и даю вам». Я отправилась к нашему аптекарю и получила требуемое. Вернувшись, я застала ее за писанием, но она тотчас же кончила. Когда я поставила на стол лекарство, она посмотрела на большую склянку и сказала: «Какая я нерешительная, теперь я недоумеваю, не лучше ли продолжать это лекарство, прежде чем примусь за укрепляющее. Это лекарство для желудка, и мне кажется, что я страдаю от дурного пищеварения». Я отвечала ей: «Но вы кушали такой умеренный завтрак сегодня, сударыня. Я, конечно, плохой тут судья, и если вы сомневаетесь, то не лучше ли послать за доктором?» Она покачала головой и заметила, что предпочитает обойтись без доктора. «Попробую лекарство для пищеварения, – сказала она, – а если не поможет, увидим, что нужно будет сделать». Говоря это, она оставила принесенное мною лекарство в бумаге как оно было, взяла большую склянку, прочла предписание: «Две столовых ложки в рюмке два раза в день». Я спросила, есть ли у нее рюмка, она отвечала да и послала меня за нею в спальню, но я не нашла ее. Между тем как я искала, я вдруг услышала крик и бросилась в гостиную, чтоб узнать в чем дело. «О, какая я неловкая, – вскричала она, – я разбила склянку». Она показала мне лекарство от желудка, действительно, у склянки было отбито горлышко. «Поищите в спальне, нет ли пустого пузырька, я перелью лекарство». Там на камине был один только пузырек, я взяла его. Она подала мне разбитую склянку, и пока я переливала лекарство, она развернула принесенное мною из аптеки. Я заметила, что оба пузырька были одинаковой величины и на обоих написано было на ярлычках: «яд». Я сказала ей: «Вы должны быть осторожны сударыня, чтоб не сделать ошибки, так как пузырьки совсем одинаковые». «Это можно предупредить, – сказала она и, обмакнув перо в чернила, она списала рецепт с разбитого пузырька на тот, в который я перелила лекарство. – Теперь вы, надеюсь, будете спокойны». Она говорила весело, как бы шутя, и прибавила: «А где же рюмка?» Я пошла в спальню, но не нашла ее. Она вдруг изменилась и стала сердитой, ходила по комнате взад и вперед и бранила меня за бестолковость. Это вовсе не походило на нее. Она всегда была такая сдержанная. Я снисходительно отнеслась к этому, так как она утром получила письмо с дурными вестями. Да, она это говорила мне. В это время тут присутствовала другая женщина, о которой упоминала моя хозяйка. Женщина посмотрела на адрес письма и, казалось, узнала руку. Я сообщила ей, что косой мужчина принес его, и она вдруг убежала из комнаты. Я не знаю ни куда она пошла, ни дома, где она живет, ни мужчину, принесшего письмо. Я, как уже сказала вам, снисходительно отнеслась к леди, ничего не ответила и принесла ей столовую ложку вместо рюмки. В это время она нервно ходила по комнате, не заметила меня. Я спокойно удалилась из комнаты, видя, что лучше не говорить с нею в таком состоянии. Я не видала ее больше до той минуты, пока мы были встревожены ее пронзительными криками. Мы нашли ее катавшейся по полу. Я побежала и привела доктора, жившего поблизости. Вот вам вся истина, больше я ничего не знаю.
После служанки снова потребовали хозяйку дома и расспрашивали ее о старой женщине. Но она не могла сообщить о ней никаких сведений. Спрашивали о письмах и бумагах покойной леди, но не оказалось ни того, ни другого, только и осталось после нее, что два рецепта. Конторка была пуста.
Следующим свидетелем был доктор.
Он описал состояние, в котором нашел больную. Все признаки были отравления стрихнином. Рассмотрев рецепты и склянки, он убедился в роковой ошибке. Он объяснил на допросе то же, что Амелиус. Рассказав о встрече с Амелиусом в дверях и о последовавших событиях, заключил посмертным исследованием, доказавшим, что смерть произошла от яда, и именно стрихнина.
Снова были вызваны хозяйка дома и служанка. Они должны были в точности определить время с той минуты, как служанка вышла от леди, и до того, как раздались ее крики. Покончив с этим, их спросили, кто, кроме старой женщины, посещал покойную или имел доступ к ней во время ее пребывания тут. Обе твердо отвечали, что дверь была всегда заперта, и ключ от нее находился у хозяйки дома. Это доказывало, что леди не могла иным путем достать себе яда, итак, решив, что смерть произошла от ошибки, вызвали Амелиуса.
Адвокат, нанятый мистером Мильтоном со стороны Фарнеби, до сих пор ни во что не вмешивался, теперь же было очевидно, что он обратил особенное внимание на допрос.
Сначала Амелиус был в нервном состоянии. В Америке привык он выступать перед публикой и с хладнокровием и самообладанием говорить о социальных и политических предметах, но ему в первый раз пришлось выступить на допросе свидетелем. Ответив на обычные формальные вопросы, он с таким горестным волнением описывал страдания мистрис Фарнеби, что следователь приостановил допрос и дал ему несколько минут отдохнуть и собраться с силами. Однако он не мог успокоиться до конца своих показаний. Когда был поставлен вопрос о его отношениях к мистрис Фарнеби, слушатели заметили, что он тотчас же поднял голову и стал смотреть и говорить, как человек принявший твердое решение и уверенный в самом себе.
Следовали вопросы:
Рассказывала ли ему мистрис Фарнеби о своем разладе с супругом? Был ли этот разлад причиной удаления из дома мужа? Уведомляла ли его мистрис Фарнеби о месте своего жительства? На все три вопроса он отвечал утвердительно. Но он отказался отвечать, когда его спросили, какого рода «разлад» был между супругами, мог ли он серьезно удручать душу мистрис Фарнеби, зачем она назвалась ложным именем и почему доверила горести своей семейной жизни такому молодому человеку и знакомому с нею лишь несколько месяцев. «Что доверила мне мистрис Фарнеби, – сказал он, – то я дал честное слово хранить в тайне. После этого присяжные, надеюсь, поймут, что долг мой в отношении покойной обязывает меня сдержать слово».
Тут раздался между слушателями ропот одобрения, в ту же минуту прекращенный следователем. Старшина присяжных поднялся с места и заявил, что подобная совестливость неуместна в таком серьезном деле. Услышав это замечание, адвокат нашел, что теперь пришла его очередь, и заговорил:
«Я нахожусь здесь как представитель супруга покойной леди. Господин Гольденхарт ссылается на законы чести, чтоб оправдать свое молчание. Мне покажется удивительным, если во всем собрании найдется хоть один человек, который не отнесется к этому с одобрением. Но я попрошу позволения, сэр, задать господину Гольденхарту один вопрос. Понравится или не понравится это старшине присяжных, но я, без сомнения, желаю через это разъяснить дело».