Опции
Шрифт:
Накинув поверх полуобнажённого тела ветровку, я вышел из номера, полный самых дурных предчувствий. Наверное, вид у меня был шутовской – в плавках, кроссовках и ветровке, потому что весёлая компания у мангала дружно развеселилась. Аня была одета подобным же образом.
Ногам было очень холодно. Всё-таки не месяц май на дворе. Я хотел подойти к ещё тёплому мангалу, чтобы погреться, но Аня потащила меня мимо площадки к самому берегу, где чернела устрашающая пятиметровая вышка для прыжков в воду.
– Сейчас мы тебе изобразим экстрим, Рощин! Водичка – градусов
Отнекиваться под взглядами коллег было стыдно. Прокляв себя триста раз, что поддался на провокацию, я начал карабкаться на вышку вслед за неуёмным «вечным двигателем».
Взвизгнув, Аня очертя голову сиганула в ледяную воду. Внизу раздался шумный всплеск. С берега донеслись шумные выкрики и аплодисменты.
Поёжившись от промозглого осеннего ветра, я шагнул к краю вышки. Сейчас я сильно жалел о том, что занимался плаванием, а не прыжками в воду – может, было бы не так страшно. Собравшись с духом под подбадривающие возгласы коллег я, плохо соображая, что делаю, «солдатиком» прыгнул в озеро. Холодная вода ошпарила меня, сдавила сердце и я, мысленно дико заорав, выскочил на поверхность. Забыв обо всех стилях плавания, я, охая, саженками доплыл до берега и выскочил под бурю аплодисментов.
На меня накинули ветровку и посоветовали быстрее бежать в номер.
– Бегите вместе с Анькой, переоденетесь, а заодно погреетесь! – восторженно проорал кто-то.
Плохо соображая, я домчался до своего номера и быстро переоделся в сухое. Только тогда я перестал дрожать и почувствовал, как обожжённая ледяной водой кожа начинает гореть.
Аня опять постучалась ко мне в номер, поздравила меня, крепко поцеловала и сказала, что она мной гордится: я не посрамил честь всех экстремалов. Самое смешное, что я таковым никогда не был. Пришлось сегодня отвечать за свои слова.
У костра нас, как следует, напоили. Алексеев пожал нам руки, вызвал завистливые вздохи начальников отделов. С его персонального разрешения нам налили по полстаканчика водки «для сугреву», которую мы запили баночным пивом. А затем нас с шумом и воплями поволокли в сауну. Мне пришлось ещё раз вернуться в номер за ещё сырыми от экстремального купания плавками.
Что было в сауне, я помню довольно смутно. От выпитой водки, смешанной с пивом, от пережитого стресса, от резких перепадов температур меня сильно развезло. В проблеске сознания я успел обратить внимание, что в сауне нет Алексеева. То ли он считал себя выше этих дурацких забав, то ли просто благоразумно решил не смущать подчинённых своим присутствием.
Очнулся я в предбаннике перед столом, на котором стояли банки с пивом, а на огромном блюде лежали вперемешку чипсы и солёная рыбёшка. Напротив меня устроилась Анька, к которой приставал унылый Валера Рощин. Привязывался, кстати, он тоже довольно уныло, и экстремалка даже задрёмывала в сидячем положении. Рядом со мной уютно устроились изрядно подвыпившая секретарша Даша и начальник креаторного отдела Толя Куликов. Главный креаторщик читал Даше стихи Омара Хайяма, дирижируя банкой пива. От возбуждения его причёска – длинный
Я давно заметил, что хвостоволосые псевдоинтеллектуалы вроде Куликова, которого все подчинённые называли Толик, а за глаза именовали на Интернет-жаргоне – Толег, обожают к месту или не к месту цитировать знаменитого персидского поэта. Увидев, что Толег держит руку на Дашиной талии, я, возмущённый, немедленно встрял в их тёплую беседу:
– Как ты считаешь, Толик, лирические эмоции, передаваемые рубаями, есть квинтэссенция душевного опыта поэта или результат художественного освоения бытия?
– Бытия… Рубаи… - сказал Толег и замолчал.
– Я же считаю, Толик, что рубаи – это всего-навсего взаимно-однозначное отображение материалистических процессов объективного мира в эмоционально-чувственный континуум субъекта. А что есть у нас взаимно-однозначное отображение?
– Отображение… - выдавил начальник отдела и сильно потёр виски пальцами.
– Правильно. Заметь, что не простое это отображение, а биекция. То есть каждому образу соответствует один и только один прообраз.
– Это да, - сказал Толег.
– Жаль, что в стихах я разбираюсь хуже, чем в морфизмах, - грустно пояснил я. – Все эти тропы, гекзаметры и анапесты для меня – тёмный лес.
Я подмигнул Даше. Она, знакомая с моим извечным псевдоучёным словоблудием, дружелюбно засмеялась. Взбодрённый этим, я залпом проглотил банку пива и понёс какую-то высокоинтеллектуальную чушь, поминутно обращаясь к Толегу. Тот пыхтел, сопел, пытался задавить интеллектом меня, но разве мог косноязычный стильный юноша преодолеть в словоблудии прожжённого лофера!
В голове у меня неожиданно всплыл второй пункт Устава лоферов: «Лофер должен постоянно подтрунивать над коллегами, особенно над теми, кто является трудоголиками». Поскольку туповатый ценитель Хайама Толег был явным трудоголиком, я только что этот пункт перевыполнил.
Вскоре Даша пересела ко мне, чем вызвала у меня величайшее злорадство в адрес Толега. Мы взялись с ней за руки и долго-долго говорили о полтергейстах, галактиках, машинах, лошадях и международной обстановке. Толег некоторое время пытался завладеть вниманием Даши, но потом, поняв бесплотность своих попыток, молча улизнул.
Вдруг в разгар милой беседы я вспомнил о важном деле.
– А где Таня Гребенщикова? И Сухов?
– Во даёт! – уныло засмеялся Рощин, как в трубу загудел. – С одной сидит, а про другую спрашивает. Приревновал что ли?
– Чего ему ревновать, - заступилась за меня верная Аня. – Он ведь меня только любит. А Сухов с Гребенщиковой вон на лавочке сидят. Возле главного корпуса. Их отсюда видно.
Она указала пальцем на окно. Я посмотрел на хорошо освещённую площадку перед главным корпусом и разглядел лавочку, а на лавочке – парочку. Коля и Таня сидели друг от друга на пионерском расстоянии. Даже отсюда было видно, какими жадными глазами глядит менеджер на девушку. Таня же не смотрела на него. Мне даже показалось, что она просто устала от убогих признаний Сухова, и это сильно радовало.