Опекун безумца
Шрифт:
Сбегая с моста, Сарджент и мисс Фаулз обернулись: на его противоположном конце показались люди Майера.
Если машины Дайны нет – угнали, отбуксировали в полицию, или мотор не заведется – конец!
Промерзший металл малолитражки жалобно пискнул, когда Сарджент открыл дверцу. Преследователи замерли на середине моста – погоня бессмысленна: они видели машину и понимали, что проиграли. Шестеро мужчин столпились у столба с закрепленным спасательным кругом.
Сарджент хотел ехать в аэропорт и оттуда лететь к себе, но аэропорт, во всяком случае в этом городе, мог оказаться ловушкой; Брюс спросил, далеко ли до соседнего города, в котором есть аэропорт, Дайна ответила: миль девяносто. И он решил ехать туда.
– Это
– Нет… Государство… его службы и его люди…
Сарджент рассказал, что ему заранее расставили ворота, как для слалома, и он послушно проскакивал их одни за другими, прокладывая именно ту трассу, четкая линия которой прочерчена Майером и теми, кто над ним; все, что казалось случайным, было продумано от начала до конца – они вычислили его судьбу до мелочей и расставили фигуры на доске так, что ему оставались только вынужденные ходы и никаких других. Они искали идеального свидетеля, и они его получили. Гордон Кэлвин – влиятельный чиновник федерального авиационного управления покончил жизнь самоубийством, что подтвердили не только эксперты – их можно и заставить, но и неподкупный Сарджент. Боже! 0,н охранял Лэнда и по-настоящему тревожился за его жизнь, а в это время Кэлвина где-то прятали и ждали часа, когда его можно уничтожить, отметая малейшие подозрения в убийстве.
Почему они убили Кэлвина? Брюс был бледен, губы его посинели.
На горизонте запылало марево огней, плоское здание аэропорта выпрыгнуло навстречу сразу, залив все вокруг белесым светом.
Билет Сарджент купил тут же, Дайне сказал, чтобы она возвращалась домой и не боялась – ее не тронут, но лучше, если она поживет недельку у подруги, а потом прилетит к нему. Куда? По адресу, который он сообщит «до востребования».
Брюс дотрагивался до револьвера под пиджаком и, раскачиваясь на носках, касался губами щеки мисс Фаулз. Ему не хотелось расставаться с оружием – привык к своему надежному другу, но пройти на борт самолета, минуя спецконтроль, не удастся. Сарджент задумал незаметно сунуть револьвер в сумку Дайны.
Чужая рука легла сзади на плечо неожиданно и властно.
Глаза мисс Фаулз широко раскрылись, и Брюс догадался, что уже не успеет выхватить револьвер, а тем более выстрелить…
– Ты что напружинился, как хорек, придушивший курицу?
Знакомый голос. Сарджент обернулся и увидел Стена Хоусмена, старинного приятеля и однокашника; Стен считался лучшим специалистом по баллистическим экспертизам и консультировал полиции многих стран.
– Моя жена, – Сарджент дотронулся до рукава мисс Фаулз, даже не успев удивиться своим словам, и только сейчас заметил и объяснил себе легкое замешательство Хоусмена: Дайна стояла на сложенной вчетверо газете босиком.
– У нас уперли туфли, – пояснил Брюс.
Хоусмен выставил перед собой руки, будто отталкивал невидимого противника:
– Не спрашиваю… не спрашиваю… – Он не удержался, посмотрел на ноги мисс Фаулз и кивнул на второй этаж: – Я там видел магазин, работает круглосуточно, есть неплохие туфли…
Все трое рассмеялись. Объявили посадку. Брюс обнял Дайну и долго целовал. Хоусмен получил хорошее воспитание и сейчас пытливо вглядывался в застекленные стены.
Они направились к служебному проходу. Сарджент так и не расстался с револьвером, решив, что пройдет вместе с Хоусменом.
Молодой полицейский взглянул на удостоверение Хоусмена и даже не посмотрел на Сарджента: очевидно, что оживленно переговаривающиеся джентльмены из одной конторы.
Поднимаясь по трапу в самолет, Хоусмен взял Сарджента под руку:
– Насколько я разбираюсь, жен так не целуют… Сарджент виновато улыбнулся и ощутил усталость, которая едва не валила с ног.
Майер не слишком печалился, что Сарджента упустили. Все равно упрямцу ничего не добиться. Жалок человек, бросивший вызов государству и его службам – никаких шансов; Майер мысленно даже допускал возможность личной встречи с Брюсом, без свидетелей, чтобы предостеречь его, но существовала вероятность, в силу которой его действия могли быть истолкованы неправильно, и тогда получилось бы, что сам Майер бросает вызов государству, он-то знал: нет ничего глупее.
Рожи сыщиков ему смертельно надоели, и потом, отчего они так любят завираться: «Невиданный снегопад… отказали машины… дьявольская предусмотрительность Сарджента…» Нет чтобы признаться: упустили! И заткнуться. Майер не собирался никого наказывать, он почти не сомневался, что ситуацию с Сарджентом курируют еще какие-то неизвестные ему люди и, так или иначе, ничто, могущее нанести урон государству, не произойдет. Государство обезопасило себя не обилием спецслужб, а своей громоздкостью, необоримостью власти, которая у каждого рождает ощущение бессилия, бессмысленности сопротивления; такое же чувство должен испытывать человек, задумавший срыть горный хребет совком.
Майер молча наблюдал, как все шестеро стояли, прижавшись к стенам, не зная, что последует через секунду и как себя вести. Власть, размышлял Майер, сладкая штука. Он изучающе оценивал каждого, переводя взгляд с одного на другого, и пытался представить их ощущения. Майера боялись. Все знали: людям, которых он невзлюбил, не позавидуешь.
– Вот ты, Валаччи, – Майер ткнул пальцем в высокого мужчину в черном пальто с перебинтованной головой, – расскажи, как это случилось.
– Сэр… – Валаччи запахнул пальто, будто потянуло холодом.
– Подумать только… баба… железкой… – Майер усмехнулся. – Болит голова?
– Нет, сэр! – подобострастно выпалил Валаччи.
– Плохо! – Майер поморщился. – Если голова болит – это первый признак того, что она есть.
Валаччи побледнел еще больше. Никто не позволил себе даже подобия улыбки.
– Вот что, ребята, – Майер тяжело поднялся, – здесь нам больше делать нечего.
Генерал Томас Орэдж – сухощавый, розовощекий и совершенно седой – царил в своем кабинете. За его спиной матово блестела карта в блестящих океанах черного дерева. Орэдж только что говорил с отделом специальных операций, и его заверили: утечка исключена. Орэдж наслаждался: махина повинуется ему, и даже те, кто думает, что они в курсе всего, на деле ничего толком не знают; им показывают лишь фрагменты мозаичного панно, но видеть картину в целом им не дано, да и незачем.
Орэдж часто сидел над грудами бумаг, часами размышляя о будущем, скрытом от глаз смертных. На клочках бумаги он рисовал разные страны, рассыпал по ним города, пускал с гор реки, проводил границы провинций или департаментов, а потом разрабатывал несколько сценариев возникновения военных конфликтов: на море, на суше, в воздухе. Синие и красные стрелы отмечали направления ударов войск, выброску десантов, прорывы линий обороны противника. Пока – воображаемого. Да, небольшая поначалу война где-нибудь вдали от границ его страны была бы неплохой возможностью влить свежие силы в предприятия военно-промышленного комплекса, побудить инженеров и конструкторов к разработке новых, еще более совершенных средств ведения боевых действий. Да, любой локальный конфликт может привести к тому, что будет открыта чудовищная дверь, закрыть которую уже вряд ли удастся, но он – военный, это политики всегда чего-то опасаются, иногда кажется, что корчить опасения – их излюбленная поза. Орэдж не припоминал в истории случая, чтобы однажды изготовленное оружие не нашло применения; слишком многое вложено в его производство, чтобы списать, выбросить на свалку, растоптать десятилетия неимоверных усилий по созданию современных истребителей-бомбардировщиков, боевых кораблей, ракет.