Опер печального образа
Шрифт:
– Клянусь всемогущим богом, ваше высочество попало в самую точку! – воскликнул тут Дон Кихот. – Уж верно, какая-нибудь нечисть так подстроила, что этот греховодник Санчо увидел то, что можно увидеть только колдовским путем, честность же и прямодушие этого несчастного мне хорошо известны, и оклеветать кого-либо он не способен.
На дворе был тот самый конец лета, когда люди не так внимательны к природе, как к ее приметам. Куда смотрят рога народившегося месяца? Сколько уже было холодных утренников? Красна ли рябина и какова ее краснота? Пунцова ли, червлена ли?
А вдруг (о, ужас!) она – кумачовая или даже кровавая?
Что городским жителям до пыльной рябины за гаражами? Будто это не болезненное городское дерево, а воспаленное горло родного человека. Можно подумать, приметы холодной зимы что-то изменят в жизни горожан. Видать, дровами будут запасаться, а еще хлев станут утеплять. Какое им дело до кисло-горькой рябины и, вообще, до народных примет? Сиди себе перед телевизором, молись на трубу центрального отопления и регулярно ходи в сберкассу с квитанциями. Кажется, Менделеев говорил в ироничной манере насчет отопления ассигнациями. А чем же еще мы топим наши квадратные метры? Кидаем бумажные деньги в окошечко кассира, как в печную топку, и ждем тепла.
– Санчо, дай мне обет молчания насчет пословиц, поговорок, народных примет, бабушкиных советов, а я тебя сегодня обедом накормлю в столовке, – предложил от чистого сердца Корнилов напарнику.
– До обеда соловей, после обеда воробей, – ответил оперативник. – Я после обеда и так перестану чирикать. Надо же мне сейчас чем-нибудь рот занять. Хотя обет такой могу запросто дать. Только мне и первое, и второе…
Скажи мне, Михась – знаток японцев: как это корейцы собак едят?
– А что тебя смущает?
– Как что? – поспешил изумиться Санчук. – Во-первых, собаки – поганые. А во-вторых… умные.
– А умных, выходит, есть нельзя?
– Умных нельзя, потому что они понимают, что ты их жрешь.
– Ты, Санчо, сейчас почти процитировал философа Паскаля, – удивился Корнилов. – Только он рассуждал про людей, а ты про собак. Он писал вроде того, что человек, конечно, хрупок и бессилен перед вселенной. Человек – это мыслящий тростник. Потому что убить его очень легко, но вот человек будет знать, что он погибает, а его убийца нет…
– Убийца не знает, что убивает человека? – покачал головой Санчук. – Сдается мне, что твой Паскаль набрехал.
– Собака брешет! – попытался защитить французского философа Михаил, но призадумался. – Это я что-то напутал в его учении. Кто же там у него убивал человека? Человек знает, что его убивают, а его убийца – нет… Не помню. Надо будет у Ани спросить. Но все равно ты, Санчо, – настоящий собачий философ.
– А что ты, Корнилов, обзываешься?
– Я обзываюсь? Я наоборот хотел тебя обрадовать, приятное сделать. Не нравится такое прозвище? Тогда так, Санчо – Паскаль собачий. По-моему, так лучше.
– Ты лучше скажи: кто убил человека? Только не у Паскаля твоего. Не сахарный тростник, который, между прочим, жрут, а Людмилу Синявину кто замочил?
Корнилов и Санчук сидели в самый разгар рабочего дня на скамеечке в зеленом питерском дворике и беседовали, глядя на стаю бездомных собак, сновавшую между деревьями. Отсюда и тематика их предобеденной беседы.
В очередной раз они перед этим обошли вокруг ресторана «Идальго», опросили старушек на скамейках, бомжей у помоек, шпану на детских горках. Ничего не добыв для увеличения пухлости дела, сами сели на щербатую скамейку по-молодежному, то есть на спинку, ноги поставив на разбитое сиденье. Приближалось святое для милиционеров время, почти то же, что намаз для мусульманина, то есть, обед.
– Он так упорно думал о колбасе, что вокруг него стали собираться собаки, – проговорил задумчиво Коля Санчук.
– Все, Санчо, ты мне обет за обед дал, – хлопнул в ладоши Корнилов. – Насчет пословиц и поговорок. Считай, что свой обед ты отдал врагу.
– Какая это поговорка? Это Жванецкий! – Санчо возмутился так искренне и громко, что пробегавшие мимо собаки остановились и одновременно посмотрели на милиционеров.
Стая состояла из четырех собак. Вожаком ее была худая сука грязно-палевого окраса, напоминавшая динго – охотника на австралийских кенгуру. Приближена к ней в иерархии была крупная, почти полностью черная, сибирская лайка, с которой не страшно было бы ходить в тайгу без ружья. Нижнюю ступень этой небольшой лающей и скулящей пирамиды занимали два рыжих пса – гончая и колли.
Особенно неестественно и жалко смотрелась в этой разношерстной компании шотландская овчарка. В нормальном, домашнем состоянии одна из самых изысканных модниц собачьего подиума, сейчас она выглядела жалкой оборванкой в затасканных лохмотьях и пыльных обмотках. Даже взгляд ее был бесцветен и труслив, как у забитого солдата-первогодка, рыжего, нескладного. Что касается кобеля гончей, то он был просто дурак. Весело бежал вслед за другими, когда стая срывалась с места, и продолжал бежать, когда все уже сменили направление. Но его, видимо, держали здесь за безмерно счастливую морду.
Интересно, что вожаком этой небольшой стаи, состоящей из породистых собак, была безродная дворняжка, к тому же сука. Территория, на которой кормилась стая и за которую сражалась с конкурентами, была ограничена автомобильной трассой, забором детского сада, стройкой и платной парковкой. В центре их среды обитания был ресторан «Идальго».
– Интересно наблюдать за этими тварями, Михась, – сказал Санчук, глядя на собак. – Они ведь не просто туда-сюда мечутся, а ходят по определенным маршрутам. Ты заметил?
– Как они территорию помечают, что ли? Между прочим, они многое могли бы нам рассказать о той дождливой ночи у ресторана, если бы умели говорить. Или если бы ты, Санчо, умел понимать по-собачьи.
– А я уже их почти понимаю. Посидели тут всего ничего, а я уже вижу, кто у них главный, а кто в «шестерках», кто новенький, а кто силовое прикрытие.
– Наблюдение – страшная сила, – отозвался Корнилов. – Стоит всего денек постоять возле торговых точек или на рынке, и вся их организация, все связи деловые и криминальные будут как на ладони. А если не денек, а дня три-четыре, то все ларьки, все их павильоны будут, считай, сделаны для тебя из чистого стекла. Ты узнаешь даже, где у продавщицы цветов эрогенные зоны…