Операция “Антиирод”
Шрифт:
– Юлия Марковна, – вдогонку ей крикнул Саша, – вы врача пока не вызывайте, просто дайте ему какого-нибудь успокоительного!
– Ну? – зловеще спросил Саша, выходя из дома Бляхманов и закуривая. – Что ты на это скажешь?
– Ничего. – Света пожала плечами. – По-моему, твой будущий тесть просто псих.
– Не думаю, что все так просто. – Саша огляделся по сторонам и наконец-то задал долгожданный вопрос: – Куда дальше? – имея в виду их двоих.
– К тебе, на Беринга, – невесело пошутила Света. – Жарить пельмени.
– А в холодильнике осталось еще полбутылки “Медвежьей крови”, – так
Так они постояли еще немного, не зная, что еще сказать. Реальный мир разводил, растаскивал их в разные стороны. Следующий вопрос звучал уже более конкретно.
– И куда ты сейчас? – спросил Саша.
– Не знаю. Может, к маме... – Света передернула плечами, уже поняв, что к маме-то как раз и не поедет ни в коем случае. – Или к друзьям. Найду кого-нибудь из старых, верных, не к буржуйкам же этим соваться...
– Не понял, зачем тогда искать? – Саша искренне удивился.
– То есть?
– Говорю: зачем тебе кого-то искать, если я уже здесь?
– Самойлов, ты что – дурак? Куда мы с тобой здесь денемся? В общагу твою? К тому же... – Света красноречиво подняла глаза на дом. – У тебя есть будущий тесть...
– А я тебя, между прочим, не замуж зову, – нашелся Саша, постаравшись произнести эту фразу как можно более небрежно. – Я тебе предлагаю крышу над головой.
– Угу-угу – Света покивала и с хорошо заученной интонацией проговорила: – Гвардейцы-десантники, вы окружены, шансов нет, мы предлагаем вам сухую одежду, горячий чай и...
– ...наше радушие, – с готовностью закончил Саша. – Ну, поехали?
– К тому же, знаешь, у нас еще куча дел, – говорил Саша, стоя напротив Светы в метро.
– У нас? Куча?
– А ты как думала? Ты что, забыла, что нам отец Евгений говорил?
– Да ну, Саш, это все сказки. И все это осталось там. – Света махнула рукой.
– Сказки? – Саша возмущенно посмотрел на нее. – А как же с Лешкой? Мы же его вернули?
– А, может, это просто совпадение?
– Ты издеваешься надо мной? Кто всю эту кашу заварил? Ты? А теперь – “совпадение”? Ты что – струсила?
– Самойлов, ты что-то путаешь. Струсила – это мужской аргумент. Ты что, считаешь, я сейчас начну себя бить кулаками в грудь и кричать на весь вагон: кто струсил? Я струсила? Да я теперь в огонь и в воду!
– Кулаками в грудь не надо, – серьезно заметил Саша. – А вот подумать хорошенько нам с тобой не мешало бы.
– Да о чем? О чем? Кто-то из нас решил для пущей загадочности ввести в действие священника. Ну и что? Насколько я помню, они все только и делают, что ходят и предсказывают конец света!
– Да нет же, Светило! Ты подожди и послушай.
Я думаю, здесь все не так просто. Ты вспомни, с чего все начиналось.
– Что? С чего начиналось?
– Вся история с этим Поплавским. Еще в тот, прошлый раз. Ты ведь не станешь спорить, что перемещение во времени было?
– Было.
– Ты это помнишь. Я это помню. Поплавский говорит, что не помнит.
– Я думаю, Виталий тоже помнит, – медленно сказала Света.
– Наверняка. Он же был главным действующим лицом во всех этих событиях. Но я не об этом. Мне вот что непонятно: почему нас вначале так хорошо обдурили, а теперь не трогают?
– Не поняла. Кто не трогает?
– Не знаю, Светило. Я помню очень хорошо, как нам с Валеркой и Шестаковым этот доктор объяснял что-то про... как их?... нейрограммы. Что Банщик этот ваш...
– Какой Банщик?
– Ну, Юра... Юра... Ты его еще деревянным называешь...
– Кашин, что ли?
– Ну, наверное, Кашин. Так вот он – что-то вроде маяка. Ты – матрица.
– Я – матрица?!
– Ну, это Поплавский так говорил! Я тут ни при чем. Кому-то ты была очень нужна. Поэтому мы с Валеркой тогда в твой мир и поперлись. И даже вроде у нас что-то хорошее получилось... А потом... – Саша потер лоб рукой. – Потом ты за своим Антоновым погналась, я – за тобой. И в результате – он жив, а мы все заново прожили девяносто шестой год.
Света задумчиво покивала, пропустив мимо ушей замечание насчет того, что она “погналась” за Виталием.
– Я все это к чему говорю? К тому, что вот сейчас мы с тобой все помним, путешествуем спокойно. А нам – ничего. Никто нас не трогает.
– Ну и хорошо. Может, мы уже и на фиг никому не нужны, – попробовала возразить Света.
– Не думаю.
– А что ты думаешь?
– Не знаю, – признался Саша. – Пошли, нам выходить. – И уже на эскалаторе решительно закончил: – Но я обязательно должен узнать!
Глава третья
СВЕТА
Не знаю, как это называется у вас, но я лично такое состояние называю отчаянием. Нет, я, безусловно, бодрюсь изо всех сил, курю горлодерный “Кэмел”, смеюсь и поддерживаю дурацкие разговоры Самойлова о каких-то чертовых инопланетянах, которые примчались сюда сломя голову с другого конца галактики только для того, чтобы слямзить наши грешные души. Еду в этом гнусном метро, где все смотрят друг на друга злющими глазами, читают бредовые газеты и не менее бредовые книги и пахнут во все стороны потом, дешевыми одеколонами, перегаром и гнилыми зубами. Ну, ну, не горячитесь так, девушка. Давно ли сами из грязи личико высунули? Так уж все вам противны? Спокойней надо быть, добрее к своим согражданам. Которые, между прочим, хоть с перегаром, хоть с гнилыми зубами, а на работу едут. Хлебушек для вас растят, молочко в бутылки наливают, пивко за ваше здоровье у ларьков пьют.
Так. Что у нас есть? Ничего. Тысяч сто – сто пятьдесят в кошельке, полкило косметики в сумке, на себе: куртка кожаная, джемпер ангорский, приличные джинсы, ботинки, трусы, лифчик, плюс колечко мамино и цепочка. Для начала новой жизни – не густо. Куда мы едем? В общежитие рыбфлота. На один квадратный метр – два человека, двое-трое малолетних детей и штук сто тараканов. Я правильно понимаю ситуацию? Странно только, что вот сейчас я пока еще скучаю не по своей любимой голубой ванне и уютной двадцатиметровой кухоньке. И уж, конечно, не по придурку Уинтону. Нет, не хочется туда, на Каменноостровский – бродить по квартире, помахивая растопыренными пальцами, чтобы просох лак, или краситься для очередной навороченной тусовки. Нет, не хочу. Я бы, честно говоря, сходила еще на какое-нибудь задание вместе с черноглазой Лэймой и смешливыми братьями Грымм. И покурила бы на подоконнике в самойловской “хрущебе”, и посуду бы помыла, надев цветастый бабушкин передник... Ностальгия по простым хорошим людям.