Операция 'Б'
Шрифт:
Говорили все сразу, перебивая друг друга. Делились впечатлениями о налете на фашистскую столицу, рассказывали о злоключениях, выпавших на долю каждого летчика, штурмана, стрелка-радиста и воздушного стрелка.
Преображенский радовался, глядя на веселые, возбужденные лица боевых друзей. В их кругу он чувствовал себя словно в домашней обстановке, каждый ему был хорошо знаком, каждого он знал, каждому верил. Все вместе они празднуют сегодня свою первую победу и готовы опять вылететь на боевое задание.
Преображенский вдруг забеспокоился. Только сейчас он заметил, что среди них нет Фокина.
– Где старший лейтенант Фокин?
– спросил он у Комарова.
– Не знаю, товарищ полковник. Вроде был здесь при построении.
– Товарищ Фокин в комнате отдыха,- сказала старшая официантка Элла.- Я приглашала его. Он отказался...
Преображенский не дослушал Эллу, встал из-за стола и пошел в спальное помещение.
Фокин лежал на койке прямо в обмундировании.
– Больны, Афанасий Иванович?
Фокин приподнял большую, чисто выбритую голову, увидел полковника и попытался закрыться подушкой.
– Больны, что ли? Я же вас спрашиваю!
– Нет. Не болен...
– Тогда в чем дело?
– Эх, товарищ полковник, товарищ полковник,- Фокин тяжко вздохнул, засопел.
– Спали?
– До сна ли тут!
– Почему не на обеде?
– Не хочу.
– Да что с вами? Боевой летчик и вдруг раскис! Афанасий Иванович, не узнаю вас,- Преображенский нарочно говорил с упреком, догадываясь о состоянии летчика.
– Я же не дошел до Берлина!
– вырвалось с болью у него из груди.- Не дошел! Мне... стыдно ребятам в глаза смотреть. Я, старший лейтенант Фокин, которого вы, товарищ командир, часто в пример ставили, и не дошел! Не дотянул...
– Знаете, Афанасий, а ведь и у меня при подходе к территории Германии появилась мысль отбомбиться над Штеттином. Когда в месиво попал, в сплошные кучевые облака,- просто сказал полковник.
– Но все-таки вы дошли до Берлина!
– воскликнул Фокин.- И другие дошли.
– И вы сегодня дойдете, уверен.
– Я лечу?
– Конечно! Как же без вас?
Фокин встал, вытянулся во весь свой богатырский рост, расправил широкие плечи. Как клятву произнес:
– Сегодня я обязательно дойду до Берлина! Слово коммуниста, товарищ командир!
– Верю, Афанасий, верю, друг мой боевой,- полковник дружески подтолкнул Фокина к двери.- А сейчас быстро обедать. Красавица Элла вам такие блюда подаст - пальчики оближете!
В 20 часов построение у подземного командного пункта, последний инструктаж, получение метеосводки. И в 21 час - взлет.
Опять летели три звена: первое возглавлял Преображенский, второе - капитан Гречишников и третье - капитан Ефремов.
В состав звеньев вошли экипажи капитанов Плоткина и Есина, старших лейтенантов Фокина, Трычкова и Финягина, лейтенантов Кравченко, Александрова, Русакова и Мильгунова.
Увеличили калибр бомб. Кроме ФАБ-100 и ЗАБ-50 на самолетах, моторы которых были меньше изношены, на внешнюю подвеску поместили по одной или по две ФАБ-250.
Полет Преображенский опять определил как разведывательный. Действия над Берлином оставались прежними: каждый бомбардировщик выходит на цель и возвращается на аэродром самостоятельно. Высота бомбометания - до семи тысяч метров, ниже нельзя, так как гитлеровцы откроют ураганный огонь по советским самолетам.
Капитан Каспин, только что вернувшийся с капитаном Усачевым на Че-2 из полета по маршруту, предвещал ухудшение погоды. За сутки облачность стала гуще и выше, возможен дождь и на высоте даже изморозь.
– Погода - дрянь,- рассматривая метеосводку, проговорил Хохлов.- Тоже мне метеобогом называется,- покосился он на Каспина.- Не мог по-дружески получше погодку дать.
– Циклон бушует,- уклончиво ответил Каспин.
– Товарищи! Сегодня все должны долететь до Берлина. Это наш ответ на поздравительную телеграмму из Ставки,- сказал Оганезов. Он уже успел объехать все самолеты и вручить стрелкам объемистые пачки листовок.
Первым взлетел флагманский ДБ-3.
– Иду на Берлин!
– сообщил на землю Преображенский.
Длинным темно-зеленым клином пронесся под крыльями полуостров Сырве. Его оконечность - мыс Церель с полосатым маяком - Преображенский так и не увидел: бомбардировщик врезался в стену облаков.
"Метеоролог оказался прав,- подумал он.- Попробуем пробить облака".
Моторы гудели натужно, самолет медленно набирал высоту. Три тысячи метров. Три тысячи пятьсот... Четыре тысячи... А сплошному мутному месиву, казалось, не будет и конца.
Пять тысяч метров. Над головой наконец открылась густая синева вечернего неба, а под фюзеляжем - горы облаков, устрашающе черных по курсу и красновато-рыжих справа, подсвеченных лучами заходящего солнца.
Левый мотор начал фыркать, задыхаться. Опять перегрев! Винить техника самолета Колесниченко тут не за что. Моторы заметно износились и при большой нагрузке греются. Преображенский сбавил обороты левого мотора, давая ему возможность несколько охладиться, благо за бортом минус 40.
– Что случилось, Евгений Николаевич?
– спросил в микрофон Хохлов, заметив, что один двигатель работает с малой нагрузкой.
– Левый барахлит, штурман.
– Что с ним?
– Греется.
– На таком-то морозище!
– Дал ему отдохнуть. А там посмотрим...
О возвращении Преображенский и думать не хотел, хотя в сложившейся ситуации имел на это полное право. Ведь все летчики дали клятву в ответ на поздравительную телеграмму из Ставки долететь сегодня до фашистской столицы. Так разве он, командир, может повернуть назад? В конце концов можно и на одном моторе идти.
Чистая полоса неба кончилась. Опять облака. Снова надо идти вверх, там и похолоднее будет для мотора, и облачность меньше.