Операция "Цицерон"
Шрифт:
– Я понимаю ваши чувства,- сказал он.- Все же я хотел бы убедить вас изменить свое решение. Я вижу, что не смогу этого сделать, и, откровенно говоря, мне это даже нравится.
Это была последняя предпринятая англичанами попытка убедить меня согласиться на предполагаемый ими выход из моего совершенно безнадежного положения.
Мне нелегко было устоять перед искушением принять их предложение. Я истратил на это последний остаток своих сил. Поэтому следующий удар eщё тяжелее отразился на мне.
Однажды утром, идя на службу, я встретил почтальона. Он редко приходил ко мне в дом,
Я тотчас же вскрыл его. В конверте был один лист белой бумаги, сложенный вчетверо. Не было ни адреса отправителя, ни его подписи, а всего лишь одна строчка на немецком языке, отпечатанная на машинке:
"В английском посольстве все известно о Цицероне".
Я долго ломал себе голову над этой запиской. Было ли это предупреждение, посланное другом, или насмешка со стороны врага? Я не имел ни малейшего представления о том, от кого она исходила. На конверте стоял почтовый штамп Анкары. Меня поразила eщё одна деталь: в единственной строчке текста было две грамматических ошибки.
В тот же день пришла дипломатическая почта из Берлина. Не прошло и часу после того, как я получил анонимное письмо, а я уже держал в руке другое, содержание которого было не менее удручающим.
"Извещаем Вас, что начато следствие с целью установления Вашей виновности в оказании содействия Вашему секретарю в дезертирстве к врагу 6 апреля".
Вот она, благодарность родины!
Я пошел домой, совершенно не отдавая себе отчета в том, что я делаю. В ритме моих шагов повторялся ритм слов, которые продолжали вертеться у меня в голове.
"Извещаем вас, что начато следствие с целью установления..."
Мои дети играли в саду. Жена пошла в город за покупками.
Я сел в машину и направился в окрестности Анкары. Все дальше и дальше ехал я по нескончаемому прямому шоссе. Лишь в этой таинственной деревенской глуши преследую-мый людьми человек мог обрести мир и спокойствие.
Не знаю, сколько часов продолжалась бесцельная езда. Но мысль о жене и детях, в конце концов, заставила меня вернуться обратно. Вся ответственность за них лежала на мне и только на мне, и в конечном счете она была значительнее, чем всякая другая. Воспоминание о близких заставило думать, что, может быть, это eщё не конец. Будь я дальновиднее, я, быть может, понял бы, что это только начало. ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
На этом кончается операция "Цицерон". Война вскоре вступила в свою конечную стадию, которая обычно завершается политическими переворотами. С началом последнего грандиозного наступления на Востоке и За-, паде исчезла всякая надежда добиться мира путем переговоров. Если бы Цицерон продол- ' жал доставлять нам материалы, едва ли они имели бы какую-либо ценность для Германии - даже если бы немецкие руководители знали, как их использовать, а они этого не знали. К концу 1944 года была потеряна последняя ставка на дипломатические и политические махинации, о которых я когда-то говорил Элизабет.
Быть может, читателю интересно узнать, что случилось с главными действующими лицами этого повествования.
Мое двусмысленное положение
В эти месяцы я под различными предлогами все время откладывал свое возвращение в Германию, хотя мне давно было приказано вернуться.
С мая по август вместе с другими германскими официальными лицами в Турции я был занят эвакуацией довольно большой немецкой колонии, всё eщё находившейся там. Предстояло отправить в Германию более двух тысяч человек, в том числе много женщин и детей. Турки заявили нам, что все эти люди должны выехать к концу августа, в противном случае их интернируют как подданных вражеской страны. Но мы сумели почти всех их отправить на родину.
Германский посол выехал 5 августа 1944 года. До конца месяца предполагалось отправить трр специальных поезда, на которых должны были выехать все оставшиеся немцы.
Я вовсе не жаждал вернуться в Германию и поэтому устроил так, что должен был выехать лишь с последним поездом. Однако этот поезд вовсе не вышел из Анкары. Красная Армия, наступая через Балканы, уже перерезала железнодорожную линию где-то между Софией и Белградом.
Таким образом, 31 августа я и моя семья были интернированы вместе с другими оставшимися в Анкаре сотрудниками посольства и членами немецкой колонии. Нас не отправили в концлагерь - мы просто остались на территории посольства. Единственное изменение состояло в том, что дом окружили несколькими рядами колючей проволоки, за которой взад и вперед ходили часовые.
Это интернирование было временным, пока не найдется возможность отправить нас в Гер" манию. Мы ждали, что eщё до конца года нас отправят на шведском пароходе, которому союзные флоты должны были обеспечить свободный путь и дипломатическую неприкосновенность. Но мне опять повезло. До конца апреля 1945 года шведы не могли предоставить нам этого парохода. К тому времени Гитлера уже не было в живых, а Третий Рейх доживал последние дни.
Через некоторое время я и несколько других германских дипломатов погрузились на пароход в Стамбуле. Когда мы добрались до Гибралтара, воййа закончилась. Поскольку не существовало больше германского правительства, не было также и германской дипломатической службы. Мы утратили свою дипломатическую неприкосновенность. Некоторые из нас были ненадолго интернированы англичанами сначала в Англии, а позже - в Германии, в английской зоне оккупации.
После допроса меня освободили и отправили обратно в Вену, в мой родной город. Там я встретился с женой и детьми, которые до этого некоторое время провели в Швеции. Когда шел Нюрнбергский процесс, меня раза два вызывали в суд давать показания. Против меня не было выдвинуто никаких обвинений. С радостью могу сказать, что я возвратился к мирной жизни с честной репутацией. Теперь я живу в небольшом местечке возле Инсбрука, в Австрийском Тироле, где работаю начальником по экспорту в одной из фирм, занимающейся производством текстиля.