Операция «Цитадель»
Шрифт:
– С делом об убийстве еврейки кончено – и все тут. Осталось, правда, это «дело», – похлопал Скорцени рукой по другой папке, на которую Тибор просто не обращал внимания.
– Это? – опешил Олт. – А что это такое?
– Тоже «дело». Точнее, досье. С нашими откровенными беседами о партии «Скрещенные стрелы», о Салаши, о его любовнице баронессе Юлише… Да не волнуйтесь вы, в венгерскую полицию эта папка не попадет.
– Тогда зачем его было заводить?
– На таких людей, как вы, Олт, «дела» заводят только для того, чтобы потом как-нибудь, на досуге,
– И куда, в таком случае, в чьи руки оно попадет?
– В мой личный архив. Только в мой личный архив! Отныне вы – мой друг. Признаюсь вам в одной своей слабости: время от времени я перечитываю такие расшифровки бесед со своими друзьями, чтобы вспомнить приятные минуты, проведенные вместе. А когда уж очень тоскливо, включаю сами записи.
Скорцени нажал на невидимую Олту кнопку и, откинувшись в кресле, две-три минуты наслаждался исповедью своего подопечного. При этом голос арестованного долетал откуда-то из недр стола. Словно это вдруг обрели дар речи все те «дела», которые до сих пор безмолвно истлевали на полках отдела диверсий Главного управления имперской безопасности.
– Господи, зачем же вы все это записали?! – воскликнул Тибор Олт, поразив Скорцени своей унизительной наивностью. – Я ведь не думал… Мне казалось, что это обычная откровенная беседа…
– И я так считаю. Так оно есть на самом деле. Обычный откровенный разговор, – продолжал «дожимать» его штурмбаннфюрер. – Что может быть успокоительнее голоса милого твоей душе человека?
Штуберу посчастливилось присутствовать при этом «гипнотическом сеансе», как любил называть вербовку сам Скорцени. Он видел, как смертельно побледнел Олт Тибор, узнав о другой, «совершенно безобидной» папке и услышав свой голос. Но Скорцени это не трогало.
– Ладно, Олт, с объяснениями и сантиментами покончено, – неожиданно резко проговорил он, упираясь огромными ладонями в краешек стола и пронизывая венгра презрительно-ненавидящим взглядом. – Поэтому – к сути. Отныне ты будешь работать на гестапо и службу безопасности Германии, – только теперь наполнил штурмбаннфюрер третью, доселе пустовавшую, рюмку, предназначенную для Тибора.
– Значит, все это: изнасилование, убийство, следствие в полиции, следует рассматривать лишь как элементы вербовки?
– Работа у тебя будет на зависть чистая, – не обращал внимания на его эмоции Скорцени.
– То есть вы предлагаете мне работу?
– Нам нужно знать решительно все о том, что происходит в высшем эшелоне нилашистов. Знать привычки ваших партайгеноссе, их приверженности и слабости, взгляды, адреса их секретных квартир и места проживания любовниц…
По мере того как Скорцени расширял круг агентурных обязанностей Олта, лицо его все более озарялось какой-то внутренней умиротворенностью. Собственно, ничего страшного не происходило: от него требовали того, чем он, собственно, всю свою жизнь занимался: шпионить, доносить и снова шпионить…
– Это благодаря вашим просвещенным сведениям и умозаключениям мы сможем определять, кого из ваших боссов нам поддерживать, а кого вовремя убрать. Отныне вы – великий человек, Олт Тибор, – Скорцени выдержал паузу, опустошил рюмку, снова наполнил ее и… выплеснул содержимое в огонь. Словно совершал таинственный ритуал посвящения Олта Тибора в агенты. – Так на чем я остановился, Штубер?
– Вам, штурмбаннфюрер, лучше не повторять этих страшных слов.
– И все же?
– Вы утверждали, что отныне Олт Тибор становится вершителем венгерских судеб.
– И продолжаю утверждать это, Штубер. Пусть кто-то попытается усомниться в этом! Не тушуйтесь, Олт, отныне от вас зависит судьба Венгрии, судьбы многих ее политических деятелей, а в конечном итоге и судьба Центральной Европы.
– И вы… будете хоть как-то оплачивать мои услуги?
– Кличка твоя отныне Свирепый, – перешел Скорцени на «ты», опять не расслышав заданного Тибором вопроса. Банального денежного вопроса, явно не достойного величия этого человека. – Дел у тебя окажется не так уж и много. Но преданным будешь, как пес. И пока ты будешь преданным, можешь хоть через день насиловать и отправлять на тот свет самых красивых евреек Будапешта и его окраин. А? Самых красивых! Кому еще в этом мире позволено такое? Да никому! А ты все время толкуешь о каких-то деньгах, о плате.
– Ну, это я к тому, что расходы…
– Конечно, насиловать тоже нужно без особой огласки. Кому она, огласка, вообще нужна в таком деле? А если без огласки, то всем известно: простит гестапо, значит, простит и Бог. Но как только вздумаешь предать, решишь, что Великая Венгрия нечто большее, нежели Великая Германия… С тобой поступят точно так же, как ты – с этой несчастной. Тебя, – наклонился он к Олту, – растерзают так же, как ты растерзал свою евреечку. Не забыв, к тому же, изнасиловать. Об этом тоже позаботятся.
– Но клянусь матерью: я не насиловал и не убивал ее!
– Часовой, увести!
Штубер знал, что Скорцени специально пригласил его на этот урок вербовки. Он был недоволен тем, как медленно обрастает Штубер нужными людьми. Особенно его удивляла возня с Беркутом. Вся эта история с русским лейтенантом вообще была выше его понимания. Кроме того, он считал, что Штуберу, как человеку, которому придется работать с Олтом-Свирепым, положено знать всю подоплеку его вербовки. Это поможет находить ключ к азиатской натуре Тибора. И гауптштурмфюрер был согласен с ним.
Когда Олта увели, он сказал Скорцени:
– Здорово вы его завязали с этой жидовочкой, штурмбаннфюрер. Вроде бы старо как мир: пьянка, жертва на похмелье… А как подействовало! Этот тип, очевидно, до сих пор содрогается, вспоминая, как…
Скорцени немного замешкался. Наверно, решал: посвящать Штубера в последнюю тайну этого дела или все же не стоит?
– Видите ли, старина… Многие действительно считают, что спектакль с убитой девицей организовало СД или гестапо и что вся эта возня с Олтом Тибором задумана и спланирована мною.