Операция «Эрзац»
Шрифт:
— Точно… Победителей не судят…
Над ними провизжал снаряд. Мямин втянул голову в плечи.
— Бьёт по заводу, — определил Разов.
— Зря кровь проливаем…
— А что делать?
— Кончать войну… Надеяться больше не на что…
— Как ты её кончишь?
— Здесь из нас месиво сделают! Живыми не уйти…
— Похоже…
На вражеской стороне взвились две зелёные ракеты, медленно рассыпались, и раскалённый пунктир трассирующих пуль прорезал темноту ночи. Разговор прервался. С немецкой стороны ветер донёс обрывок
— Патефон… «Катюшу» поставили, — определил Разов.
— Нарочно завели, чтобы мы слышали.
— Они и на передовой — как в тылу.
— Им чего? Не сегодня-завтра протопают по нашим трупам до самого Невского…
— Думаешь, не удержимся?
— Брось притворяться! — зло сказал Мямин. — Сам знаешь! Советской власти — амба!
— Значит, и нам тоже?
— А ты как думал?
— Что же делать?
— Человек не баран, соображать должен!..
Разов бросил на Мямина быстрый вопросительный взгляд, тот понял без слов: как уцелеть, как выжить?
На этот немой вопрос Мямин ответил хриплым шёпотом, с трудом выдавливая тяжёлые слова:
— Перейти туда… к ним…
Разов продолжал молчать, ожидая, что ещё скажет Мямин, Он слышал его тяжёлое дыхание и, казалось, видел испуганно-вопрошающий взгляд.
— Ну? — снова прошептал Мямин.
— Боюсь, не поверят нам… пустят в расход, скажут, что подосланы советской контрразведкой.
— Мне-то поверят, за меня ухватятся.
— А что им за тебя хвататься?
— А то, что я осуждён трибуналом. Это, брат, немалый козырь. Осуждён за то, что сорвал доставку горючего в осаждённый город. Добавь к этому, что я разжалован из офицеров в рядовые. Как ты считаешь, это чего-нибудь стоит?
— Конечно… Но у меня-то нет ничего, никаких заслуг в этом смысле. Разве только то, что из партии исключили в сороковом…
— За что исключили?
— Засыпался на работе.
— На чём засыпался? Ты где работал?
— Полиграфист я. Цинкограф. Работал в типографии Ивана Фёдорова.
— А за что из партии?
— Делал «налево» штампы и печати некоторым артелям. Однажды за три тысячи смастерил даже штамп для прописки в Ленинграде, который в паспортах ставят. Ну, об этом, слава богу, не узнали, а то бы гнил сейчас в лагерях…
— Слушай, я вижу, ты совсем пентюх. Такой человек для немцев — находка.
— На это только и надежда…
— Увидишь, всё будет в порядке. За себя-то я не беспокоюсь. Трибунал, разжалование — это, конечно, неплохие козыри, но ведь это ещё нужно доказать. Наговорить можно что угодно. А у меня про запас есть, можно сказать, козырный туз.
— В таком деле козырных тузов не бывает.
— А у меня будет. Я заранее всё обдумал. Остался у меня в Ленинграде верный человек. Всё, что прикажу оттуда, — всё будет выполнять. Обо всём договорились.
— Тогда конечно… Тебе-то бояться нечего. А что за человек? О чём вы договорились?
— О чём надо,
— Ну, если не доверяешь — твоё дело. Только зачем тогда и разговор?
— Я тебе доверяю… И так сказал много. А имена в таком деле, сам должен понимать, не называют. Погодя, может, и скажу, а сейчас ещё не время.
Информация Разова о последнем разговоре с Мяминым встревожила дивизионную контрразведку. Накануне было принято решение об аресте Мямина, но теперь, когда выяснилось, что в Ленинграде у него есть сообщник, с арестом следовало подождать: необходимо прежде узнать, кто этот предатель.
Разов не терял надежды вызвать Мямина на откровенный разговор, но понимал, что для этого нужна подходящая ситуация. И когда они снова оказались вдвоём в окопе охранения, Разов издали начал осторожный разговор:
— Говорят, скоро в наступление нас бросят… на убой, можно сказать…
— Мало ли что говорят. Пропаганда для поднятия духа! Об этом наступлении давно уже идут слухи, да, видно, кишка тонка.
— Боюсь, что на этот раз сбудется: знаю от серьёзного человека. Есть у меня товарищ в штабе полка. Вчера случайно встретились.
— Кто такой?
— Сам же учил имён не называть.
— Можешь фамилии не говорить, не в фамилии дело, а что он в штабе делает?
— Знает немало, — уклонился Разов от ответа.
— Член партии?
— Да.
— Он — как, в курсе твоих настроении?
— Догадывается, конечно. Иначе бы не стал говорить мне, что наступление обречено на провал, что на второй фронт нечего и надеяться. У тебя — человек в Ленинграде, а у меня будет в штабе полка. Ещё неизвестно, что немцам важнее.
— Тебе своего надо ещё обламывать, а когда? Уходить надо до наступления, нет у нас времени ждать.
— А я его здесь и трогать не буду. Я его оттуда заставлю плясать под мою музыку: у меня ключик к нему подобран, дело верное.
— Какой ключик?
— Понимаешь, жена его с пятилетней дочкой в июле эвакуировалась в посёлок Волосово. В июле эвакуировалась, а в августе немцы посёлок захватили. Соображаешь, как можно на этом сыграть? Придём туда — начну действовать. Дескать, не будешь выполнять задания — повесим и жену, и дочку, и мать. Никуда ему от нас не деться.
— Слушай, это же тоже козырный туз! Уж не Иванов ли это из штаба?
— Не спрашивай, ничего сейчас не скажу. Узнаешь перед уходом туда. Но и ты не должен от меня таиться.
— Согласен. Только ещё раз говорю: откладывать нам больше нельзя: начнётся наступление, мы окажемся не там, а в раю, а я в рай не спешу, успеется…
Перед рассветом, когда Разов и Мямин возвращались в часть, немцы внезапно открыли ураганный огонь по переднему краю. Это был короткий, но шквальный артиллерийский налёт. Взрывной волной Разова отбросило далеко в сторону…