Операция «Фараон», или Тайна египетской статуэтки
Шрифт:
Несмотря на ночную прохладу, воздух в доме был обжигающе горячим и настолько пропитан пылью, что на улице казалось значительно приятнее. По кругу пустили бутылку красного вина, наступила мертвая тишина. Казалось, уснули даже шакалы.
— Все впустую! — сказал д’Ормессон и со злобой уставился в пол. Несмотря на то что он отвернулся от Миллекана, тот понял, что слова эти были упреком в его адрес, и произнес, обратившись к Туссену:
— Утром профессор д’Ормессон начнет новые раскопки, которые, несомненно, приведут нас к гробнице Имхотепа!
Туссен засмеялся и выпил вина.
— Знать бы, как далеки от цели остальные. Иногда я задумываюсь, не прекратить ли работу и затем начать заново.
— Что вы имеете в виду? — спросил д’Ормессон.
— Для меня остается открытым вопрос, не была ли бы более успешной попытка обнаружить что-нибудь в архивах, а не здесь, на местности. Потому что, честно говоря, наиболее ценные сведения были обнаружены в документах, хранившихся в каких-нибудь музеях, и большинству из них за сотню лет.
— По мне, чем скорее мы прекратим работу здесь, тем лучше, — согласился д’Ормессон. В следующий же момент он в ужасе вскочил. Глухой рев сотряс землю.
— Где Курсье? — крикнул Миллекан. — Курсье! — Тишина.
Миллекан, Туссен и д’Ормессон побежали к гробнице Нефера. Туссен зажег карбидовую лампу.
— Курсье! — кричал он в темноту. — Курсье?
В свете лампы они увидели, что земля над гробницей провалилась.
— Курсье! Курсье! — по очереди звали мужчины.
Там, где они обнаружили вход, зияла глубокая дыра.
Из нее поднималась пыль.
— Боже мой, Курсье, — прошептал Миллекан.
Туссен первым пришел в себя. Он закрыл платком лицо и полез в образовавшийся кратер.
— Вы с ума сошли? — Миллекан кружил вокруг отверстия в земле и беспрерывно повторял: — Вы с ума сошли?
Беспощадный к окружающим, Туссен был беспощаден и к себе. С привязанной к поясу лампой он спускался в отверстие. Спуск был тяжелым, потому что плиты лежали неровно, а Туссену приходилось следить за тем, чтобы они не обрушились под его весом.
Достигнув дна кратера, Туссен увидел, что вход в гробницу завален. Однако камни обрушились таким образом, что, упершись друг в друга, оставили зазор у земли. Не раздумывая, Туссен на четвереньках пролез в него, взяв в зубы кольцо лампы. В тот момент он просто не думал об опасности, которой подвергался.
Потолок центральной камеры обрушился, но в левом переднем углу хватало пространства для того, чтобы встать. Туссен поднял лампу. Карбидовый газ, с шипением вырывавшийся из отверстий лампы возле кольца, почти лишил его сознания. Плотная мелкая пыль наполняла воздух, мешая обзору. В свете лампы Туссен заметил, что плита, предотвращавшая до того обвал потолка, теперь держалась лишь одним краем и с виду давно должна была не выдержать веса.
Туссен непроизвольно втянул голову и, пытаясь избежать опасности, сделал пару шагов в сторону боковой камеры. Проход и одна из стен выдержали. Насколько позволял видеть тусклый свет, рухнувший потолок расколол кувшины, по крайней мере все вокруг было усыпано осколками ближнего сосуда, как после взрыва. Дальний же был скрыт каменными плитами.
И какими плитами! Многие высотой в человеческий рост, но не толще ладони, они беспорядочно торчали среди обломков. Между ними были многочисленные отверстия и зазоры. Туссен осветил все по очереди промежутки, но и следа Курсье не обнаружил.
Если Курсье оказался погребен под рухнувшим сводом, то ему уже ничем нельзя было помочь. Но, быть может, пришло в голову Туссену, Курсье вовсе не было в камере. Возможно, ему удалось выбраться и он бросился в ночь бог знает куда. И в этот момент Туссена охватил страх, страх, который он задушил в себе мыслью о необходимости оказать помощь. Мысль о том, что плиты в любой момент могут обрушиться на него, подействовала так, что ноги отказались повиноваться голове.
Будто окаменев, стоял Туссен, не в силах двинуться с места, страх быть погребенным под обломками гробницы стремительно увеличивался, и он, так и не сумев заставить свое тело повиноваться, опустился на колени и согнулся. Так он пополз в сторону выхода, толкая перед собой лампу, хотя вполне мог идти выпрямившись.
Там, где в основной камере плиты оставили лишь узкое отверстие, Туссен внезапно увидел прямо перед собой неподвижную руку. Предплечье примерно посередине было раздавлено плитой. Можно было лишь догадываться о том, соединено ли оно еще с телом. Курсье!
Туссен подтолкнул лампу ближе к руке. Кровь окрасила пыль вокруг.
— Курсье! — тихо позвал Туссен. — Курсье! — Возле руки лежал темный свиток, казалось, он выпал из руки Курсье, и Туссен взял его.
Боль за человека, с которым он проработал последние недели, подействовала на Туссена неожиданным образом. Его глаза наполнились слезами, и мужчина, не помнивший, когда в последний раз плакал, зарыдал. Одновременно он почувствовал, что ноги вновь начали повиноваться, и, шатаясь, выбрался на поверхность.
Миллекан и д’Ормессон молча стояли и вопросительно смотрели на Туссена. Тот только кивнул и махнул в сторону дома, что можно было истолковать как: «Здесь больше нечего делать. Пойдемте!»
Придя домой, Туссен рассказал, как обнаружил Курсье. Они сидели за единственным столом, вливали в себя вино стакан за стаканом, и Миллекан с д’Ормессоном впервые разговаривали друг с другом. Почти случайно Туссен вынул из кармана свиток, найденный им возле руки Курсье. Ученые с интересом наблюдали за тем, как он пытается расправить листы.
— Это лежало возле руки Курсье, — сказал Туссен, протягивая им бумагу. Это была старая упаковочная бумага темно-коричневого цвета, порванная, размером примерно с раскрытую книгу. Туссен положил ее на середину стола, чтобы все могли видеть.
Бумага была старой, и ее не раз использовали, а рисунки, сделанные грубым плотницким карандашом, местами были неразличимы. Вернее, это были мелкие геометрические фигуры: треугольники, квадраты и круги, соединенные линиями. Загадочные двух- и трехзначные числа дополняли картину.