Операция "Фауст"
Шрифт:
— Кто такой Анаит?
— Это она. Моя... знакомая.
Жуков вытащил из кармана джинсовой безрукавки сложенный вчетверо лист и протянул мне. На бланке Главного медицинского управления Министерства обороны СССР текст:
«Начальнику Центрального госпиталя города
Кабул (Афганистан)
генерал-майору мед.службы
товарищу Валояту Хабиби
Уважаемый товарищ Хабиби!
Для изучения культуры вирусного штамма меробиуса направляются микробиологи Главного медицинского управления Министерства обороны СССР майор медицинской службы тов. Клочков Виктор Петрович
Предлагаю Вам обеспечить указанных товарищей необходимым материалом (история болезней лиц, находящихся на излечении в отделении АБ Вашего госпиталя), а также контакт с больными по представленному списку. Поскольку действие вируса меробиус, переносчиком которого является азиатский комар мерби, оказалось молекулярно-активным в значительно более высокой степени, чем мы предполагали, просим оказать товарищам Клочкову и Осипову всяческое содействие незамедлительно.
Начальник Главного медицинского управления Министерства обороны СССР генерал-полковник медицинской службы...»
— Кто это такие — товарищи Клочков и Осипов? —- спросил я Жукова, напряженно вчитываясь в строчки и стараясь понять их смысл.
— Я думаю, что микробиолог — это ты, а психиатр —я... Не напрягайся, Саш, кроме подлинных фамилий генералов, все остальное псевдонаучный вздор, который мы вчера со Славкой изобрели. Боюсь, что времени у нас уже нет. До прихода врачей осталось два часа. Мы же не знали, что с тобой такая заморочка получится, надо было идти ночью...
— Женя, мы сейчас же поедем в госпиталь, понимаешь, сейчас же... Только как же я в таком виде?..
Жуков пристально посмотрел на меня и хлопнул ладонью по столу:
— Ладно.
Он ушел в другую комнату, откуда доносилась разноголосица храпа Грязнова и Бунина, и вернулся в одной руке с костюмом на вешалке, в другой — со свертком.
— Поскольку моей Анаит удалось спереть только одну форму военврача из каптёрки, мне приходится оставаться штатским.
— Подожди, Женя. Ну какой из меня микробиолог, я ни одного термина даже не знаю, да еще синяк под глазом...
— Синяк сейчас загримируем. Насчет терминологии я тоже не силен. Ты просто должен издавать звуки как микробиолог. Сегодня ночью дежурит врач-диетолог Клопова, она же жена главного хирурга. В микробиологии она понимает столько же, сколько и ты. А в психиатрии — меньше, чем я.
— Слушай, а комар этот, как его?— меробил — он действительно существует?
— Весьма возможно, — невозмутимо ответил Жуков, натягивая голубую рубашку. — Кстати, еду с одним условием: сначала пусть Анаит проверит твою башку и хребет. Она специально приедет в полседьмого.
— Женя, сейчас не до этого.
— Ну, тогда я снимаю новые штаны...
— Хорошо. Десять минут — согласен.
— Давай натягивай форму, я вывожу из гаража мотоцикл.
Мне очень хочется выглядеть мужественным перед этой потрясающе красивой женщиной, и я делаю громадные усилия, чтобы не морщиться от легких прикосновений ее пальцев к моим ушибам и царапинам. Но мой стоицизм нисколько не трогает Анаит: она смотрит на Женю Жукова через мое плечо, вернее, они смотрят друг на друга, причем так, как будто в кабинете, кроме них, никого нет. Глаза у нее такие голубые, что мне просто непонятно, как это могут быть такими голубыми глаза у женщины по имени Анаит Седдык.
Она что-то сказала Жукову, тот перевел:
— Тебе надо сделать рентген. Два ушиба головы и удар по позвоночнику, это плохо. И она просит тебя не притворяться, потому что ты путаешь клиническую картину.
Анаит засмеялась, и я кое-что заподозрил.
— Вы знаете русский?
—Да, конечно. Я закончила Первый медицинский институт в Москве. Только акцент у меня ужасный. Я показал Жукову кулак.
— ...И я не всегда ищу правильные слова.
— Может быть, можно без рентгена?
— Нет. Нельзя.
Ого. Характер.
— Это скоро. Десять минут. Или надо сказать «быстро»?
— Вы хирург? — зачем-то поинтересовался я.,
— Нейрохирург. Я проходила практику в институте Бурденко.
При этих словах они с Жуковым так смотрят друг на друга, что я догадываюсь: они там и познакомились, у Бурденко. Жуков месяца три провел в этом институте по какому-то делу, которое он вел года два с половиной назад. И еще я догадываюсь, что главной причиной Женькиного бегства в Афганистан было вовсе не знание фарси.
— Надо подождать две или три минуты, — сказала Анаит, сделав штук десять снимков на различных рентгеновских аппаратах, и провела меня в маленькую комнатушку.
Где-то пели под гитару. Я подумал: «Не спится ребятам»,— и приоткрыл дверь, прислушался. Какой-то знакомый мотив, но слова я слышал впервые:
Рассеял ветер над Кабулом серый дым.
Девчонка та идет по улице с другим,
Девчонка та, что обещала: «Подожду».
Растаял снег — исчезло имя на снегу...
Рыдает мать, и словно тень стоит отец,
Как много их, невозвратившихся сердец,
Как много их, не сделав в жизни первый шаг,
Пришли домой в суровых цинковых гробах...
— Можно одеться, — услышал я голос Анаит. — Что-нибудь случилось?
— Н-нет... Можно мне посмотреть, кто это поет?
— Вам понравилось? Они очень хорошо поют.
Больше грустные песни.
Анаит открыла дверь в палату: на кроватях сидели молоденькие ребятишки, как и полагается раненым — у кого голова, у кого рука перевязана.
— Привет! — сказал я им, по-моему, чересчур громко.
Анаит посмотрела на меня с удивлением. Не мог же я ей объяснить, что мне надо было обязательно посмотреть на этих ребят, мне показалось — поют мертвецы.
* * *
— Сотрясения мозга нет, позвоночник не поврежден, трещин на черепных костях нет...
Анаит водит указкой по бело-серым пятнам на освещенном экране.
— Но надо избежать... избегать стресс, шок, полгода, даже год, поскольку внутричерепные гематомы».
Я не очень внимательно вслушиваюсь в то, что она говорит, и откровенно поглядываю на часы. Одно понятно: я должен обеспечить себе безмятежную жизнь по крайней мере на ближайшие шесть месяцев. Вот это-то я как раз не могу обещать.