Операция «Гадюка» (сборник)

Булычев Кир

— Считаю до трех.

Бетховен ринулся на сухое место, Лаврентий Павлович было замахнулся, но сообразил, что Гуревич лишь хочет снять ботинки там, где удобнее.

— Они вам будут малы, — сказал он.

— Ничего, кидай.

Бетховен кинул ботинок, он был мокрый.

— Ничего, — сказал Берия, — не хочу простужаться.

— Простужаться? — И вдруг Гуревич захохотал. Тонко, противно, но не притворяясь. — Как же вы, милостивый товарищ, намерены простудиться?

— Очень просто.

Берия натянул ботинок. Тесновато, но зато как приятно — человек

в ботинках совершенно иначе себя чувствует.

— Мне кажется, что вы, как бывает с новенькими, — сказал Гуревич, переминаясь с ноги на ногу (без ботинок ему было стоять неприятно), — вы до сих пор не представляете, куда попали.

— А вот это вы мне сейчас расскажете, — грозно сказал Берия.

— Вы не так страшны, как хотите показаться, — ответил Гуревич. — Ботинки вы еще у меня отнять можете. Но этим ваши возможности практически ограничиваются.

— Пошли, — приказал Берия, показывая вверх по склону.

Бетховен пошел впереди. Он вынул было свою дудку, хотел поднести ее к губам, но Лаврентий Павлович сразу догадался, что Бетховен намерен звать сообщников, а этого допускать нельзя.

— Если ты ее еще раз вынешь из кармана, я ее собственными руками разломаю, — предупредил он.

Тропинка была сырая, но не очень скользкая. Как приятно не глядеть под ноги.

Они поднялись на шоссе.

Где-то там внизу бродит по помойкам великий князь с его жестяной охотой. Его надо беречься, у него есть арбалет. А из арбалета можно и убить.

Бетховен прошел несколько шагов и уселся на асфальт.

— Устал, — сказал он.

Берия хотел было съездить ему палкой по затылку, а потом решил, что пора менять тактику.

— Снимай штаны, — сказал он, — быстро.

— Вы не посмеете!

— Еще как посмею. Ты же меня знаешь. Ты меня знаешь?

— Еще бы, — сказал Бетховен. — Вы моего отца убили, брата убили, жену заморили. Я все знаю…

— Тогда снимай штаны. Мне в штанах больше нравится, а то видишь — что у меня под плащом! Разве это штаны?

— Но у меня ненамного лучше, — признался Гуревич.

Берия присмотрелся.

— А ты говоришь, здесь можно достать?

— Конечно.

— И не радиоактивные?

— Да обычные, новые — нет проблем.

— Покажешь?

— Когда?

— Сейчас.

— Мне отдохнуть надо. Вы-то здесь новенький, у вас еще силы остались.

— А ты не новенький?

— На полгода старше вас, а это здесь много значит.

— Радиация?

— Да что вы заладили со своей радиацией? Откуда здесь быть радиации?

Берии не хотелось стоять.

Он уселся на асфальт в двух шагах от Бетховена. Если тот попытается убежать, Лаврентий Павлович его догонит.

— А если здесь нет радиации, то где народ? — спросил Берия.

— Точно! — почему-то Бетховен обрадовался. — Он ничего не знает!

— А ты объясни старику, объясни.

— Я и пытаюсь объяснить.

— Война? Да? Американцы напали? Атомная бомба? Все погибли? Остались только психи и кто был под землей, да?

— Ах вот какую теорию вы построили, Лаврентий Павлович! Нет,

не выдерживает критики ваша теория. Не было атомной войны, не было радиации, и я вовсе не псих, а такой же, как вы, беженец. И мне даже смешно, что мы с вами оказались в одном положении. Я вас дудочкой заманивал…

— Неудачно.

— Разумеется, неудачно, я не охотник и даже не настоящий крысолов. Но зато куда информированней вас.

Лаврентий Павлович поднялся и встал над Бетховеном. Тот не стал подниматься.

Лаврентий опирался на палку от забора. Как Геракл на дубинку.

Бетховен смотрел на него снизу вверх.

— Говори, — приказал Берия. В нем росла тревога. Он уже понимал, что происходит нечто вне его понимания, даже более невероятное, чем атомная война.

— Этому еще нет настоящего научного объяснения, — сказал Бетховен. — Но, как вы знаете, отсутствие объяснения не закрывает тему. Вы попали на тот свет…

Бетховен смотрел на него, чуть склонив свою еврейскую голову. И, в общем, его не боялся. Испугался там, внизу, у речки, а сейчас уже овладел собой, потому что знал секрет, и секрет для Лаврентия Павловича вполне страшный.

— На тот свет? — повторил Лаврентий Павлович.

Этот вариант ему в голову не приходил, потому что он был убежденным материалистом, ленинцем, он знал, что тот свет — выдумки попов и всевозможных врагов пролетариата. Но в то же время он сам никогда не участвовал в разрушении церквей или убийстве священников. Если уж приходилось, то поручал другим. И все только потому, что Лаврентий Павлович не знал, что происходит с человеком после смерти. Он столько видел смертей и стольких людей убил сам, что волей-неволей стал мучиться мыслью — а что потом? Куда деваются все эти люди, мгновение между жизнью и смертью которых он наблюдал?

После смерти должно что-то быть. И марксизм не мог дать на это ответа. И как бы ты ни штудировал классиков и даже Хозяина, то ты, будь у тебя голова на плечах, приходил к выводу, что эти умные люди и сами не знают, что происходит после смерти.

— На тот свет… Нет! — Лаврентий Павлович был не согласен.

— Отчего такая уверенность в себе? — спросил Гуревич.

— Он не такой, — сказал Берия.

— Вам это доложили?

— Без иронии!

— Так в чем проблема?

Бетховен не издевался, он наблюдал за Лаврентием Павловичем, как ученый наблюдает потуги муравья, взбирающегося на песчаный холмик.

— Все должно быть иначе.

— Никто с того света домой не возвращался.

— С чего вы-то так решили? Где ангелы и всякие ихние причиндалы?

— Не бунтуйте, товарищ министр, — сказал Бетховен. — От этого ничего не изменится. Тем более что вы правы — наш свет отличается от всех вариантов, которые есть в религиях. Потому что он — материалистический.

— Объяснись.

— Существует и, видимо, всегда существовала категория людей, которые мечтают о том, чтобы спрятаться, исчезнуть, не быть вместе с человечеством. Если им грозит неминуемая смерть или страшный позор. Вот возьмем ваш случай.