Операция «Хрустальное зеркало»
Шрифт:
Рамуз молчал, шаркая тапочками, ходил по кабинету взад и вперед. Монографию о Ласском он написал, по-видимому, в период недолгого увлечения научной деятельностью. Это был прирожденный педагог, а не научный работник, его влекло живое, сегодняшнее, а не то, что умерло. Вот почему в разговоре история Ласского все время отходила на второй план. Его интересовали вопросы, которыми страна жила сегодня.
– Сразу же после освобождения, в 1945 году, коммунисты назначили меня директором гимназии. Я всегда был либералом, рационалистом. Вспомнили, что в свое время я боролся с влиянием церкви на школу, симпатизировал левым. Меня поставили воспитывать молодежь. Но должен вам сказать, что молодежь нельзя воспитывать
Тем временем подполье ликвидировало первого начальника уездного Управления органов безопасности. На его место прислали Яругу, человека честного, всецело преданного новому строю, очень стойкого, но, пожалуй, немного ограниченного. В отряде Перкуна нашелся предатель. Арестовали главаря и его штаб, схватили несколько сот членов организации. Перкун предстал перед военно-полевым судом. Его обвинили в том, что он подписал десятки смертных приговоров, из которых свыше шестидесяти было приведено в исполнение. Лично Перкун не убил никого. Но, как говорится, «наказывай руку, а не слепой меч». Перкуна расстреляли. Во главе подполья встал единственный уцелевший член штаба Перкуна – Рокита. Началась резня. Рокита создал три летучие диверсионные группы, которые держат в страхе весь уезд.
Власти буквально висят на волоске. И конечно, и те и другие мною недовольны. Рокита ненавидит меня за то, что я уговаривал Перкуна сложить оружие, начальник УБ Яруга считает, что я недостаточно активно убеждал Перкуна. Обе стороны считают меня человеком, стоящим по другую сторону баррикады. – Рамуз махнул рукой. – А вы приехали сюда, чтобы узнать причину, которая заставила Ласского пригласить в Польшу Ди и Келли…
Стол был накрыт в маленькой неуютной комнатке, почти целиком занятой огромным буфетом орехового дерева; у окон стояли высокие фикусы в кадках. Присутствие дочери совершенно преобразило старого учителя. Он избегал теперь говорить о бандах, о борьбе за власть. Рассказывал о Ласском, о магах. Альберт напомнил ему историю исчезнувшего «хрустального зеркала» – ведь его украли в Домброво, в монастыре, где магистр Ди обосновался на ночь, возвращаясь в Англию. Ему пришлось заказать новое зеркало, тоже из хрусталя. Но, кажется, оно не было столь же хорошим, как первое, подаренное ему архангелом Гавриилом.
– Джон Ди считался лучшим специалистом в построении разных аппаратов для мистификаций, – продолжал говорить Рамуз. – Во времена короля Генриха Восьмого, когда в Кембридже создали академию, Ди был назначен на кафедру греческой филологии. На этой должности он проявил себя не только знатоком филологии, но превосходным механиком. С помощью своих студентов он поставил комедию Аристофана и соорудил для нее жука, поднимающегося в воздух; причем устроил все так здорово, что зрители были уверены в его таинственной власти над мертвыми предметами. По тем временам Ди был разносторонне образованным человеком. В его лаборатории имелось множество приборов для физических исследований, причем все они делались по чертежам самого Ди. Он знал астрономию, алхимию, физику, математику…
Помолчав немного, Рамуз добавил:
– Если вы интересуетесь тайной «хрустального зеркала», то, быть может, при следующей встрече я смогу больше рассказать об этом. Думаю, что я один распутал эту тайну…
Только во время десерта Альберт рискнул задать Рамузу свой главный вопрос:
– Вы говорили, что были знакомы с Перкуном. А Рокиту… вы тоже знали?
Учитель перестал есть. Его дочь побледнела.
– Мне казалось…
– …Что меня интересует только Джон Ди?
– Нет, я в этом ни минуты не сомневался… – Старик сгорбился, руки его бессильно упали на колени.
Альберт отодвинул тарелку. Закурили. Молчание становилось невыносимым.
– Просто меня интересует, что он представляет собой. На моих глазах его люди убили нескольких человек. Это ли не достаточный повод, чтобы заинтересоваться им? Я вам скажу сейчас прописную истину, но в ней много правды: как понять прошлое, если не можешь разобраться в настоящем? Как можно представить себе хотя бы того же Ольбрахта Ласского, великого авантюриста, даже преступника и одновременно горячего патриота, готового к любым жертвам на благо родины? Может быть, таков был и Перкун, о котором вы мне рассказывали? Со всеми его противоречиями. Когда читаешь монографию о Ласском, трудно поверить в существование такого сложного человеческого характера. А ведь такие же люди могут жить и в наше время, среди нас?
– Перкун, Рокита? – Рамуз пожал плечами. – Даже само сравнение кажется мне несерьезным. На суде Перкун подтвердил правильность предъявленных ему обвинений, но не признал своей вины. «Нельзя обвинять человека за то, что он любит свою родину», – сказал тогда Перкун. Он был сельским учителем. Так же как и Рокита. И… Яруга, новый начальник уездного УБ. Я их очень хорошо знаю. До войны мы вместе занимались внешкольным воспитанием детей. По правде говоря, они все трое должны сидеть в классах и учить. У нас говорят, что подпольем руководят сынки помещиков и капиталистов. Неправда! Те забавляются в ночных ресторанах, пропивая то, что уцелело у них после конфискации имущества. Каштаны из огня таскают для них вот такие сельские учителя.
Перкун преподавал польский, – продолжал Рамуз после паузы. – Его приказы и обращения к населению написаны хорошим литературным языком. Рокита – математик. Холодный, точный ум. Изощренный убийца, властолюбивый, с садистскими наклонностями.
– А Яруга?
– Преподаватель географии в нашей гимназии. Но не слишком ли вы любопытны?
Альберт погасил сигарету в пепельнице. Встал из-за стола.
– Я приехал, чтобы узнать о Ди и Келли. Если вы можете показать мне свои записи, я буду вам очень признателен.
– Я должен сначала разобрать бумаги… – заколебался Рамуз.
– Это займет много времени?
– Дня три по крайней мере.
– Отлично. Я зайду к вам через четыре дня. Вернувшись к себе, Альберт принял ванну, уложил вещи в чемоданы. Один из них, большой, задвинул под кровать. Другой решил взять с собой. Уже в пальто и шляпе он спустился вниз и заглянул на кухню, где суетилась хозяйка.
– Мне необходимо на несколько дней выехать из Р., – заявил он. – Комнату я оставляю за собой и хочу заплатить за две недели.
В кухне находилась прислуга. Осторожным кивком головы он дал понять Рачинской, что хочет поговорить с ней наедине. Они прошли в гостиную.
Альберт как-то неуверенно улыбался, лицо его выражало смущение и неловкость.
– Я в этом городе никого не знаю, – начал он просительным тоном. – К сожалению, так получилось… у меня имеются только доллары. Я боюсь менять их на злотые. Знаете, в чужом городе… Не согласитесь ли вы взять плату в иностранной валюте?
– Да, да. Пожалуйста…
Она сообщила ему курс бумажных долларов. Альберт вынул бумажник из заднего кармана брюк. Когда он отсчитывал деньги, Рачинская осторожно заглянула через плечо. Ей казалось, что бумажник того и гляди лопнет от наполнявших его толстых пачек