Операция "Носорог"
Шрифт:
Следопыты сильно встревожились, обнаружив, что следы ведут через скалу. Отыскали крутой спуск на другую сторону. Когда они нашли носорожиху, детеныш опять сосал.
Надо было возможно скорее отвезти самку в лагерь, но если выстрелить шприцем в детеныша, он мог убежать довольно далеко, прежде чем впадет в забытье. И они решили поймать его так. Быстро рассыпались, окружая его, и стали тихо приближаться. За сорок метров детеныш почуял их.
Он выбрался рывком из-под материнского брюха и стал тревожно озираться, насторожив уши, и при виде людей испуганно фыркнул, предупреждая мать, и повернулся к ней. Пырнул ее своим тупым рогом в бедро, требуя, чтобы она его защитила, потом опять повернулся навстречу цепочке людей. Они медленно приближались, волнуясь ничуть не меньше его. Детеныш фыркнул, забежал с другой стороны, стал мордой к людям, наклонил голову и угрожающе мотнул ею с громким фырканьем, чтобы испугать их,
Они приближались с разных сторон, держа в руках веревки, и детеныш сопел, пыхтел, фыркал и вертел головой, стараясь держать обоих в поле зрения. Делал выпад рогом то в одном, то в другом направлении; наклонив голову и фыркая, подался в сторону Томпсона и отпрянул назад, растерянно озираясь, потом подался, фыркая, в сторону Куце и отпрянул к матери, и они бросились к нему бегом с веревками, Куце — с одной стороны, Томпсон — с другой, и детеныш хрипло взвизгнул от испуга и ярости и пошел в атаку на Томпсона.
Наклонив голову и стуча копытами, он пошел в атаку, и Томпсон стоял как вкопанный, держа наготове веревку и сам готовый отскочить вбок, и детеныш в отчаянии бросился на него, и Томпсон хотел отскочить, но детеныш круто развернулся и пырнул его. С маху пырнул Томпсона рогом в ляжку, вложив в удар все свои триста килограммов, и Томпсон, раскинув руки и ноги, упал ничком на каменистую землю, и детеныш яростно бросился на него и снова изо всех сил пырнул в ягодицы, и Томпсон покатился кувырком по склону, и маленький носорог бежал за ним, наклонив голову, и дал ему еще тумака. С ходу боднул в бедро, и Томпсон, чертыхаясь, разметавшись, весь в ссадинах и в пыли, продолжал катиться кувырком по склону, наконец, собрал руки-ноги и встал, весь в поту, пыли и крови, и ринулся, чертыхаясь, за своим ружьем. Носорожик уже разворачивался, чтобы бежать обратно к матери, и Томпсон вскинул ружье и всадил шприц ему в бедро, и носорожик испуганно взвизгнул, свернул в сторону и опрометью бросился наутек через заросли. Томпсон послал вдогонку следопытов, потирая ссадины и чертыхаясь, затем поспешил к переносной радиостанции и сказал старине Норману, чтобы он приехал за ними.
Носорожик пробежал три километра. Когда они его настигли, он бродил, пошатываясь, по кругу. Они крепко-накрепко связали его и сразу же впрыснули налорфин. Понадобился целый отряд, чтобы держать его.
Глава одиннадцатая
Было уже темно, когда они доставили самку и детеныша к загону в Мусусумойе. Детеныша на всякий случай, чтобы случайно не причинил матери новых повреждений, поместили, не развязывая, в соседний отсек и занялись самкой. У нее было много ссадин и глубоких царапин, в остальном же как будто ничего серьезного. Она все еще крепко спала, издавая протяжные стоны, но это было в порядке вещей. Вот только беременность их беспокоила. Они впрыснули носорожихе пенициллин и налорфин и развязали ей ноги, затем, взобравшись на верх ограды, стали с беспокойством ждать, когда она очнется. Самка лежала на земле — вся в ссадинах, брюхо огромное. Они окликали ее, чтобы разбудить, потом стали кричать хором, но водой не обливали, боясь вызвать шок. Наконец она проснулась, много позже обычного срока, и с великим трудом поднялась на ноги; ее шатало, и она несколько раз падала, прежде чем утвердилась на ногах, и они беспокоились — как эти падения скажутся на беременности. Носорожиха ковыляла в своем отсеке, качаясь и тыкаясь в жерди, и вид у нее был очень жалкий, и несколько раз она засыпала стоя, сипло дыша, и они кричали, чтобы разбудить ее и заставить напиться воды. Просунули между жердями палку и поболтали ее в воде, чтобы привлечь внимание носорожихи. В третьем отсеке был заточен взрослый носорог, он топтался, раздувая пыль, и фыркал и с разбега дубасил мопановые жерди, хотел добраться до соседки и казнить ее; попятится, сверля ее взглядом через щели, затем опять атакует жерди.
Самка не обращала на него внимания, все ковыляла по своему отсеку, потом принялась звать детеныша, и крепко связанный детеныш отозвался из соседнего стойла. Но они не хотели развязывать детеныша, чтобы он не отвлекал ее, пока она не попьет воды. Снова и снова болтали палкой в воде и окликали носорожиху, чтобы окончательно разбудить и отвлечь ее от детеныша, и она еще долго ковыляла вслепую по отсеку, наконец, набрела на воду и напилась.
После этого развязали детеныша. Четверо сидели на нем, пока ему развязывали ноги, потом бросились врассыпную. Детеныш вскочил на ноги и кинулся на людей, которые поспешно выбирались из стойла, но тут он услышал и почуял и увидел свою мать через щели между бревнами. Подбежал, уткнулся мордой в жерди и заскулил. И мать добрела до жердей, уткнулась в них мордой с другой стороны и поскулила в ответ, успокаивая его. Наконец-то дурман совсем оставил ее, и они стояли нос к носу, разделенные жердями, и поскуливали. Люди отправились спать, сильно беспокоясь из-за ссадин и ушибов носорожихи, но утешая себя тем, что ей вроде бы уже получше. Всю ночь самка и детеныш перекликались друг с другом.
Беременная самка неплохо поела и как следует напилась, однако вела себя очень апатично. Стоит себе на месте, свесив голову, иногда приляжет. Она не реагировала ни на соседа, ни на людей, которые подходили к загону, озабоченные ее состоянием; все стояла, уткнувшись мордой в жерди, и окликала детеныша. На третий день, в восемь часов вечера, у нее произошли преждевременные роды.
Один из следопытов прибежал с этой новостью к палатке старины Нормана, и Норман поспешил к загону и увидел все сам.
Она стояла, свесив голову, уткнувшись мордой в жерди соседнего отсека, где был ее детеныш, и стонала; по массивным задним ногам на землю стекала густая ярко-красная кровь, смешиваясь с пылью и образуя широкую лужу. Посреди этой кровавой лужи лежал плод — черный, блестящий, мягкий, вполне сформировавшийся маленький самец, сорок пять сантиметров в длину, тридцать сантиметров в высоту. Крохотные глазки были закрыты, под шелковистой кожей чуть проступали ребрышки, на ножках светились по три прозрачных копытца; влажные мягкие ушки плотно прилегали к голове, и бархатные складки бороздили блестящую, желтовато-черную в свете фонарей кожу с кровяными потеками. Он был мертв. А полувзрослый детеныш в соседнем стойле стоял, уткнувшись мордой в жерди, поближе к материнским ноздрям.
Старина Норман был бессилен что-либо сделать. Попробовал было тихонько спуститься в отсек за спиной носорожихи, чтобы осмотреть ее и выяснить, можно ли ей как-нибудь помочь или хотя бы удалить мертвый плод из загона, но она услышала его, когда он был на полпути, и развернулась, шатаясь — несчастная, окровавленная, разъяренная, — и пришлось Норману поспешно карабкаться наверх. Она не собиралась пускать его в отсек, не говоря уже о том, чтобы позволить ему вытащить плод. Прогнав старину Нормана, носорожиха постояла, сердито озираясь, потом вяло опустила голову, обнюхала лежащий на земле плод, тяжело развернулась в кровавой луже, снова уткнулась мордой в жерди, отделяющие ее от детеныша, и поскулила, и он заскулил в ответ.
Старина Норман был бессилен что-либо сделать. Разве что усыпить носорожиху шприцем на несколько часов, но он опасался, что шок может ее убить. Норман связался по радио с Солсбери и попросил прислать ветеринарного врача, хотя и понимал, что тот не скоро доберется до Мусусумойи. Ни Норман, ни кто-либо другой не могли тут ничего поделать. Он взял фонарь и опять забрался на верх ограды, решив дежурить всю ночь.
Носорожиха стояла, уткнувшись мордой в жерди, и перекликалась с детенышем, и кровь сбегала ручьем по ее толстым ногам в желтом свете фонаря. Крови натекло много, чуть не вся земля в отсеке превратилась в кровавое месиво. Около полуночи она свалилась. Закачалась, обмякла и повалилась на бок в собственную кровь, не отнимая морды от жердей, и так и осталась лежать, постанывая и окликая детеныша. Она истекала кровью. Старина Норман ничем не мог ей помочь. Она лежала, умирая, и окликала детеныша через жерди, и детеныш тоже лег в своем отсеке, чтобы быть поближе к матери, и поскуливал в ответ. Он слышал запах ее крови. Так они пролежали всю ночь, и кровотечение не прекращалось. Носорожиха умерла до рассвета, и в свете Норманового фонаря ее стойло выглядело сплошным кровавым болотом, и, когда она перестала дышать, детеныш заскулил сильнее прежнего, он распластался на земле, прижимаясь мордой к жердям, и громко плакал.
Как только рассвело, старина Норман подогнал к загону «лендровер», обвязал веревками мертвую самку и плод и вытащил их из отсека. При этом детеныш разволновался, забегал взад-вперед в своем отсеке. Норман велел рабочим взять лопаты и очистить отсек от кровавой грязи. Оттащив труп в буш за три километра, чтобы детеныш не слышал запаха, он произвел вскрытие носорожихи. У нее были сильные внутренние повреждения от падения со скалы. Потом Норман развел большой костер и сжег останки.
Рабочие хотели съесть мясо, но он не разрешил.