Операция "Носорог"
Шрифт:
Мы притаились и стали наблюдать. Животные держались вместе — либо потому, что у них была пора спаривания, либо потому, что их свел вместе страх перед настойчивыми преследователями. Ветер дул в нашу сторону. Носороги вели себя беспокойно, настороженно, но видеть нас они не могли. С двумя ружьями можно было попытаться обездвижить сразу и самца и самку, но приближение темноты не позволяло потом отыскать их, разбегись они в разные стороны. Если же стрелять в самку и детеныша, они побегут вместе. Мы очень жалели, что нельзя сразу взяться и за самца: снова выследить его будет очень трудно. Томпсон и Холл стали подкрадываться к носорогам, мы остались на месте, наблюдая. Самец все время был настороже, охраняя самку и детеныша, но мы были надежно укрыты, и ветер был для нас благоприятный. Томпсон и Холл приблизились на шестьдесят метров к самке и детенышу, но все еще не могли разобрать — верно ли, что самец альбинос. Мы здорово огорчались, что нельзя обездвижить самку и самца одновременно. По сигналу Томпсон и Холл выстрелили вместе, поразили самку
Три зверя с грохотом побежали, и мы тотчас пошли по следу. С полтора километра следы не разлучались, потом детеныш начал падать, и самка сбавила скорость, чтобы не потерять его. Самец не покидал их, но, когда самка начала падать, он, в конце концов, ушел один.
Мы нашли сначала детеныша; менее чем в километре от него лежала самка. Большой белый самец, последний носорог на Руйе, ушел.
Глава двадцатая
На другой день мы отправились за ним вдогонку задолго до восхода солнца. В черном небе еще светили яркие звезды. Начало рассветать, когда мы, основательно продрогшие в кузове «мерседеса», добрались до лагеря старины Нормана на берегу Руйи. Норман уже отправил двух следопытов проверить, не повернул ли носорог ночью в нашу сторону, поскольку мы собирались возобновить преследование с того места, где накануне подобрали самку. Нужно было перехватить его до того, как он уйдет через границу в Мозамбик, где Руйя называется Луйей и где нам его не достать. Не сумеем взять встревоженного погоней зверя — придется из-за него возобновлять операцию «Носорог» в следующем году после дождей. Только ради одного зверя. Если нас не опередят браконьеры.
Пока мы пили утренний чай у костра, старина Норман отозвал Томпсона в сторонку, они пошептались, затем вошли в палатку Нормана. Томпсон вышел из палатки с очень довольным видом; я решил, что речь шла о борьбе с браконьерами. До последней минуты старина Норман ни с кем не делился — что, как и когда он предпримет.
Через три часа ускоренного хода мы достигли того места, где накануне подобрали самку. Отыскали след носорога и весь день шли по следу, теряя и снова находя его, до самого вечера шли, но зверя не увидели. И никаких свежих знаков — ни навоза, ни мочи; он даже не ложился отдыхать среди дня, с ходу миновал несколько удобных лежек. Было очень жарко. Носорог знал, что его преследуют, отлично знал еще накануне, когда уходил вместе с самкой и детенышем. Одно утешало нас в тот день: он уходил не в сторону границы. Описывая широкие петли по ложбинам и холмам, он, в конце концов, все-таки направился в глубь родезийского буша. Вечером, перед наступлением темнота, когда все равно бесполезно искать, мы сдались. Уже в темноте вернулись в лагерь старины Нормана, и он сидел в своей палатке при свете фонаря перед внушительной стопкой бумаг, и опять они с Томпсоном посовещались с глазу на глаз, потом мы, усталые донельзя и сытые по горло Руйей, забрались в кузов «мерседеса» и покатили к себе в Ньямасоту.
На другой день — снова в путь, туда, где прервали поиск, нашли след, но через три часа потеряли его. До самого вечера искали, но так и не нашли больше. Это было двадцать девятого августа, через два дня ожидалось прибытие Куце и переезд в Мусусумойю. По такой местности на переброску лагеря должно было уйти не меньше двух дней, а по окончании работ в Мусусумойе нам предстояло перебазироваться в Гокве — еще два-три дня, и совсем немного останется до начала дождей. Тут бы нам и махнуть рукой на белого самца, но уж очень хотелось Томпсону взять последнего носорога, чтобы больше не думать о Руйе. И чтобы убедиться: верно ли, что он белый.
— Еще один день, — сказал Томпсон старине Норману. — Завтра.
На другой день мы затемно приехали в лагерь старины Нормана на Руйе. Мы застали только его повара.
Глава двадцать первая
Все браконьеры знали, что мы охотимся последний день и завтра уедем отсюда. Браконьеры очень тщательно выбирали места для своих ловушек и для хранения рогов и шкур, и мясо старались сбывать незаметно, а некоторые и вовсе затаились в краалях, прекратив на время браконьерство, и никто из них не пользовался винтовками и допотопными шомполками, пока мы в таком количестве работали на Руйе, но это не мешало им считать нас и наших следопытов недотепами: до сих пор ничего не обнаружили, даже не нашли ни одного из трех лагерей, где собирались браконьеры из других краев каждую зиму, когда большинство рек пересыхает и все животные идут на водопой к Руйе. В ночь перед последним днем нашего пребывания в этом районе, задолго до рассвета, старина Норман нанес удар.
Старина Норман разделил объездчиков на группы, и они еще затемно отправились в разные стороны на «лендроверах», на велосипедах и пешком, и каждая группа точно знала, куда направляется, кого будет задерживать, какими свидетельствами располагает против каждого и что еще нужно обнаружить, и удар явился для браконьеров полной неожиданностью. Старина Норман и его люди застигли их врасплох — кого закутанным в одеяло, кого сидящим перед утренним костром; один за другим были ликвидированы все три лагеря, укрытые между дальними холмами, и одновременно в радиусе тридцати километров другие группы вылавливали затаившихся в краалях местных браконьеров. В тот день на «лендроверах», на велосипедах и пешком старина Норман и его люди перемещались из лагеря в лагерь, из крааля в крааль быстрее, чем «степной телеграф» мог распространить весть об облаве. Всего было намечено задержать тридцать шесть человек, и только один ускользнул.
Жара давала себя знать уже в девять утра, когда мы в свой последний день на Руйе напали на след белого носорога. Мы надеялись, что этот день принесет нам удачу. Тем более, что след был хороший, утренний, а не вчерашний. Носорог опередил нас всего на два-три часа, и царило почти полное безветрие. Вот бы последний день принес нам удачу…
Около полудня мы настигли его. Носорог все утро находился в движении, но он уже два дня успешно уходил от нас и решил, что может позволить себе передохнуть в жаркие полуденные часы. Взойдя на очередной бугор, мы увидели его внизу, метрах в ста двадцати, он стоял в редкой тени хвостом к ветру. «Ложись, — скомандовал жестом Томпсон. — Ложись, ложись, ложись!» — и мы все, взмокшие, возбужденные, распластались на земле. Вот она — удача! Мы лежали, чертовски радуясь, что сегодня простимся с Руйей, и Томпсон проверил пеплом направление ветра, и ветер был благоприятный, и Томпсон двинулся вниз по склону. Носорог был здоровенный и с виду совсем белый, и я с волнением думал, что мы, возможно, ошиблись насчет глины, может быть, он и впрямь альбинос — первый в мире альбинос из семьи черных носорогов. Затаив дыхание, смотрели мы, как Томпсон крадется через заросли вниз по склону. Девяносто метров, восемьдесят метров, семьдесят, и старый самец стоял все так же хвостом к ветру, поводя ушами во все стороны; шестьдесят метров, еще немного — и можно стрелять. Пятьдесят пять метров… пятьдесят… Томпсон поднял ружье, и в эту секунду зверь повернулся мордой к нему. Повернулся рывком, насторожив уши, поглядел на Томпсона, фыркнул и обратился в бегство. Пыхтя и сопя, изогнув хвост над огромными беловатыми бедрами, на предельной скорости ворвался в траву и пропал.
— За ним! — крикнул Томпсон.
Настроение у нас сильно упало. Мы пробежали через траву туда, где носорог скрылся из виду, отыскали след и двинулись вдогонку, но по следу идти можно было только шагом, а зверь бежал. Стояла адская жара, и настроение у нас было неважное.
Мы отшагали так около тридцати километров. Носорог топал почти без передышки. Хорошо еще, что не взял курс на границу. Мы преследовали его со всей возможной скоростью, усталые, взмокшие, по горло сытые Руйей, жарой, охотой на носорогов вообще и на этого самца в частности. Единственное, что нас ободряло, — надежда, что он и впрямь может оказаться альбиносом. Хотя Томпсон сомневался в этом, а ведь он ближе всех нас подходил к зверю. Рабочие клялись, что это альбинос. Во второй половине дня мы дважды настигали его, и оба раза он обращался в бегство. Только приметит нас — и бежит; не сопит, не пыхтит, не сверкает злыми глазами, а бежит, прижав к голове здоровенные уши и загнув кверху хвост. Этот старый горемыка знал, что человек охотится за ним, знал, что всех остальных носорогов выловили, и был здорово напуган. В первый раз после полудня мы увидели его опять-таки с бугра, и мы растянулись ничком — «Ложись, ложись, ложись!» — и Томпсон стал подкрадываться к нему, но за восемьдесят метров носорог то ли услышал, то ли почуял его и бросился наутек. И второй раз тоже мы приметили его с гребня; видно, он задержался на дне лощины, чтобы подкрепиться, и это позволило нам сократить разрыв, но все равно нас разделяло больше полутора километров. Носорог бежал рысью вверх по противоположному склону, одиноко бежал в жарких лучах желтого солнца. Ни услышать, ни почуять нас он не мог, просто страх гнал его вперед и вперед, без определенной цели. Однако на этот раз он трусил к мозамбикской границе.
Мы здорово устали. Ориентируясь на скалы, венчающие гребень, за которым исчез носорог, мы скатились вниз по нашему склону, огибая деревья, петляя, прыгая через камни, продираясь сквозь высокую траву, задыхаясь и обливаясь потом, пересекли дно лощины, где он подкреплялся, и побежали вверх по другому склону к нашим ориентирам на гребне, бежали все медленнее, с колотящимся сердцем; как-никак с рассвета на ногах, и только таблетки глюкозы и глоток воды из брезентового мешка; все мы были в хорошей форме, но не так-то легко под конец нескончаемого долгого жаркого дня бежать вверх по длинному, раскаленному, неровному склону в жарких лучах немилосердного солнца курсом на мозамбикскую границу, преследуя осточертевшего тебе носорога в изрядно осточертевшей местности. Из последних сил взбежали мы вверх по склону, и с гребня нам открылся вид на позолоченные палящими лучами предвечернего солнца, теряющиеся в лиловой мгле Мозамбика, немилосердно знойные, сухие, бурые холмы и лощины Африки. Под нами извивалась меж камней знакомая тонкая струя Руйи, чтобы где-то далеко-далеко влиться в Замбези. И там же, внизу, в каких-нибудь трех километрах по прямой, проходила незримая граница, после которой Руйя становилась Луйей.