Операция «Прикрытие»
Шрифт:
— Все верно, но человек так устроен, что не каждому хватит воли обыкновенную курицу зарезать, а тем более: себе подобного жизни лишить. Особенно глядя ему в глаза. Этим-то человек и отличается от хищника… Потому как люди, в большинстве своем, не Каины, а Авели.
— А что же делать? — несмотря на показную уверенность, Лейла тоже была не слишком уверена в своих силах.
— Не бери в голову. Увидим, как повернется. В обиду всяко тебя не дадим… Главное, чтоб их побольше из лесу на дорогу вышло… И на тебя глядели внимательнее, чем вокруг… — Семеняк помолчал немного. — М-да, и почему люди не могут жить по совести?
Задумавшись о своем, Лейла не ответила, и, чтоб отвлечь девушку от тяжелых мыслей, Игорь Степанович продолжил рассуждения:
— Знаешь, Николай, майор наш. Правда… тогда он еще только лейтенантом был… Как-то раз, когда мы сидели с ним в окопах под Ржевом, рассказывал, будто бы раньше существовал мир, в котором граждан с младенчества воспитывали так, что они не могли поступать против совести. И не потому, что боялись наказания, а просто такое поведение было для них столь естественным, как умение дышать. И поступить подло — было так же невозможно, как перестать дышать. Представляешь, какой чудесный мир?
— Утопия…
— Нет, как-то он по по-другому ту страну называл. А тех, кто все же преступал обычай, — в семье, как известно, не без уродца, — изгоняли из общества. Отмечали татуировкой на лбу в виде буквы «Х», что означало «хам», и выпроваживали вон. За черту оседлости.
— В средние века еретиков также отлучали от церкви. При этом человеку запрещалось пользоваться огнем, а каждый, кто бы осмелился приютить или накормить отщепенца, ждала та же участь.
— А Николай говорил, что в том мире с «хамом» просто переставали разговаривать, И человек от тоски либо умирал, либо сходил с ума. Что, в общем-то, равнозначно…
— Жестоко.
— Зато в том мире за всю их историю никогда не было ни одной войны. Потому как все довольствовались своим, и никто не желал чужого.
— Интересная сказка… — вздохнула Лейла. — Жаль, что мы живем в другом мире. Хотя, я так понимаю, что потом пришли те, кто как раз больше всего желал именно чужого — и все эти праведники погибли.
— Не знаю… — растерялся Семеняк. — Николай об этом не рассказывал. Хотя, наверное, ты права. Праведность праведностью, а защищать себя надо уметь.
— Далеко еще? — прислушалась к чему-то Лейла.
— Пришли уж, — Степаныч, который намеренно не умолкал, указал подбородком направление. — Вон за тем поворотом фашисты прячутся. Должны уж были нас заметить. Готовься, дочка… сейчас полезут из кустов. И помни, чем больше шума мы поднимем, тем майору с ребятами легче будет их скрытно обойти. Так что, младший сержант Мамедова, ты не моргать настраивайся, а все же — плакать, орать и отбрыкиваться. А я всячески тебе в том способствовать стану…
— Хальт!
Как ни готовься к встрече с врагами, как ни ожидай, что это вот-вот произойдет — а окрик всегда застанет тебя врасплох и заставит вздрогнуть. Пытаясь в последний раз приободрить девушку, Семеняк остановился и взял Лейлу за руку. А та уже и сама шагнула за спину своего спутника и испуганно прижалась к нему, непроизвольно ища у мужчины защиту от опасности…
«Знакомые» ефрейтору балагур Ганс и плотник Бруно к этому времени сменились, и проверять документы у ранних путников вышли другие фрицы. На это раз втроем.
Впрочем, оно и к лучшему. Прежние солдаты могли удивиться, что старик за одну ночь перестал хромать. Заговорившись с Лейлой и переживая за девушку больше, чем за себя, ефрейтор Семеняк совсем позабыл, что утром изображал хромого. Спохватился Степаныч только в последний момент, когда их уже могли видеть. Начинать прихрамывать было бы еще большей глупостью, и вместо этого он стал придумывать, как объяснить такую перемену, если какой-то глазастый фриц все же обратит внимание.
— Аусвайс!
Используя прежний опыт общения с немцами, Степаныч снова вытащил кисет с табаком.
— Битте…
— Курево, это хорошо, — не стал отказываться от угощения солдат, с лицом, сильно побитым оспой, — стоящий ближе всех. — Он принял из рук Семеняка кисет, неторопливо распустил шнуровку и с удовольствием принюхался. — Очень хорошо. Но для прохода одного табака мало. Нужны документы и разрешение. Без документов дальше идти нельзя. Понимаешь? Возвращайтесь назад… — Он махнул рукой в обратном направлении.
— Данке, — кивнул Степаныч, указывая рукой на север. — Выспа… Геен их… нах… вайлер…
— Нет, туда нельзя! — помахал указательным пальцем немец. — Домой идите…
— Погоди, Карл, — придвинулся ближе другой эсэсовец, моложе, но с двумя «макаронинами» СС-штурммана на петлице. — Глянь, какая милая мордашка у этой Bauernmadchens. Если им так уж приспичило пройти на тот хутор, так пусть малышка нас попросит. А мы, так уж и быть, сделаем исключение. Чуть погодя… Не знаю, парни, как вы — а я не смог бы ей отказать в небольшой просьбе.
Говоря все это, немец как бы случайно поддел стволом автомата подол платья Лейлы и потащил его вверх, насмешливо усмехаясь и не отрывая взгляда от ее глаз.
Девушка покраснела и поспешно отшагнула назад. Но с той стороны к ней уже приближался третий солдат. Предвкушая потеху, он передвинул оружие себе за спину и широко расставил руки, готовясь принять в объятия девушку, отступающую под натиском товарища.
Лейла взвизгнула.
Не слишком громко, она еще не могла понять, как далеко они собирались зайти. Возможно, заскучавшие на посту солдаты всего лишь хотят подшутить — и ограничатся фривольным тисканьем и парой грубых поцелуев? Но, как только тот, что подкрался сзади, сгреб ее в охапку и, не теряя ни секунды, сразу же полез за пазуху, Лейле стало по-настоящему страшно, и она взвизгнула еще раз.