Операция прикрытия (сборник)
Шрифт:
Участковый скрутил цигарку, достал кресало и трут, зло звякнул по камню. Вспыхнули в темноте синеватые искры, оранжево затлел трут. Участковый прикурил, затянулся жадно несколько раз, обкусил конец самокрутки, протянул Волощуку.
– Ну какие наши действия, председатель?
– К Капелюхам пойдем.
– Оно, конечно, так, идти надо. Никак без этого нельзя, – с тоской сказал участковый и снял с плеча автомат.
И они пошли. Двое. Только двое в этой недоброй ночи.
У забора дома Капелюха
– Эй! – крикнул участковый, и голос его прозвучал в тишине неожиданно гулко. – Эй, хозяин! Капелюх, слышишь меня?
В темноте что-то заскрипело протяжно и тоскливо. Участковый вскинул автомат. Волощук повел стволом нагана.
– Это дверь в хате скрипит, – сказал председатель шепотом. – Я был у Капелюха, так она прямо воет, проклятая.
– Ладно, Волощук. – Участковый протянул ему автомат. – Ты не ходи со мной. При твоих подпорках толку от тебя там не будет. Ты прикрой меня, если что. Полдиска осталось. Так ты короткими. Слышишь?
Волощук взял автомат, передернул затвор. В тишине пружина лязгнула тревожно и звонко. Он посмотрел на дом. В свете луны тот показался ему непомерно большим от теней, прилипших к скату крыши, к углам.
Участковый достал пистолет, постоял немного, вглядываясь в темноту, и шагнул во двор. Легко, стараясь не стучать сапогами, перебежал лунную дорожку, ведущую от калитки к хате, и остановился.
Снова протяжно заскрипела дверь. Звук был уже привычен, но все-таки неожидан, и опять он заставил участкового вздрогнуть.
Ступени крыльца затрещали под ногами. Участковый достал карманный фонарик, желтая полоска света вырвала из темноты крыльцо, золотистую россыпь гильз, какие-то тряпки, валяющиеся у двери.
Участковый толкнул дверь и услышал стон.
– Кто здесь? – тихо позвал он.
– О-о-о! – отозвалось из дома.
Участковый толкнул противно заскрипевшую дверь, и луч фонаря осветил сени – поваленные лопаты и грабли, медное корыто, разбросанные ведра.
– О-о-о!..
Луч фонаря мазнул по стенам. В углу сеней, бесстыдно разбросав белые ноги, лежала женщина с залитым кровью лицом. Участковый, споткнувшись о гулко загремевшее ведро, шагнул к ней и осветил фонарем.
На полу в порванной ночной рубашке лежала невестка Капелюха Ядвига.
– Ядзя, Ядзя. Это я, Гончак, милиционер, Ядзя!
– О-о-о!
– Ядзя! Ты меня слышишь?..
Женщина продолжала стонать надрывно, захлебываясь, и участковому казалось, что она прощается с жизнью. Луч фонарика вновь побежал по стенам, вырывая один за другим предметы разбросанного крестьянского скарба. И вид этих вещей, испокон веков имевших свое место, наполнял тревогой душу крестьянина, надевшего синюю милицейскую форму.
Открытая дверь в горницу манила его и страшила одновременно. Но он должен был идти и, сжав пистолет, шагнул в комнату, повел фонариком.
Трупы. Залитые кровью, почти пополам разрезанные автоматными строчками, лежали там, где их настигла смерть. Разбитые шкафы, поваленный комод.
Пятясь, спотыкаясь о ведра и грабли, Гончак вышел на крыльцо. И здесь его начало рвать.
Волощук услышал странные звуки, будто кто-то плакал, захлебываясь. Он повесил автомат на шею, выдернул из-за пояса наган и заковылял к хате.
– Что?! – крикнул Волощук.
– Там, – захлебываясь, ответил Гончак. – Там…
– Что там? Что?
– Капелюхов… Побили Капелюхов…
– Всех? – Голос председателя сел.
– Нет… Ядзя… Жива… Только стонет… Ранена…
– Где?
– В сенях.
– Что делать будем, Гончак?
– Постой… – Гончак вытер рукавом рот, присел на ступеньки крыльца. – Постой. Надо в райотдел сообщить. Ты, Волощук, здесь будь. Слышишь? Никого не подпускай. Я к телефону.
– Лесом не ездий.
– Лесом скорее. Всего минут двадцать.
– Лесом не ездий, Гончак.
– Надо лесом, председатель, время у нас нема.
Участковый гнал лошадь сквозь лес. Гнал, низко склонившись в седле, почти лежа на мокрой, пахнущей потом лошадиной шее. Гнал, стиснув зубы, пересиливая страх. И казалось ему, что из-за каждого куста направлен в него бездонно-черный ствол автомата.
Райотдел милиции разместился в длинном одноэтажном здании ссудной кассы. С той далекой поры окна были наглухо забраны тяжелыми чугунными решетками. Дежурная часть находилась в кабинете кассира. Комнату пополам делила металлическая сетка с узкой дверью и окошечком для выдачи денег.
Дежурный лейтенант в синей выгоревшей милицейской гимнастерке с мятыми серебряными погонами, немецким штыком-кинжалом нарезал сало, слушая рассказ помощника, сержанта.
– Вот я тебе и говорю. Вошли они, значит, в дом. В масках. Трое. И говорят хозяину: давай ценности. А тот им: нет, говорит, у меня ничего, все, мол, немцы забрали. Тогда они начали его бить. А один примус стал разжигать.
– А примус-то зачем? – Дежурный ловко подхватил кусок сала, уложил его на краюху хлеба и протянул в окошко кассы.
– Как зачем? – Сержант взял бутерброд, изумленно, словно на ребенка, посмотрел на лейтенанта. – Штык калить…
– Зачем?
– Пытать собрались.
– А-а.
– Вот тебе и а… А дочка хозяйская в другой половине спала, она в окно вылезла – и на улицу. А тут машина наша едет…
– Ну?
– Что «ну»? Взяли их. Один, между прочим, полицай бывший.
– До чего сволочи всякой война развела. – Дежурный изумленно закрутил головой и снял с плиты чайник. – Страх до чего много.