Операция прикрытия (сборник)
Шрифт:
Волощук поднял голову. У плетня стояли мужчина и две женщины, молча глядели на двор Капелюха.
– Тройские это. Казимир, жена его и невестка.
– А где сын?
– Говорят, у поляков служит в Войске Польском.
– Давыдочев! – Подполковник вскочил с неожиданной для его плотного тела легкостью. – Давыдочев!
– Здесь, товарищ подполковник! – подбежал запыхавшийся лейтенант.
– Заправься, фуражку поправь. – Подполковник неодобрительно оглядел его. – Ты же уполномоченный ОББ, а ходишь как начальник банно-прачечного отряда.
– Виноват. Я…
– Вот этого, – подполковник указал на Тройского, – ко мне.
Давыдочев, придерживая рукой кобуру, побежал к соседнему плетню. Тройские попятились, потом почти бегом бросились к хате.
– Стой! – крикнул лейтенант. – Стой, хозяин!
Тройский остановился. Рука, схватившаяся уже за перила крыльца, сжалась, словно он боялся оторваться от спасительного родного дома.
– Хозяин! – еще раз крикнул лейтенант.
Тройский повернулся, медленно, словно ожидая выстрела в лицо.
– Пошли со мной, – махнул рукой Давыдочев.
Тройский с трудом оторвал руку от перил и шагнул к лейтенанту.
– Казимешь! Нет! Казимешь! – закричала жена. Она схватила Тройского за руку и потащила в хату. – Нет, – кричала она по-польски, – не пущу! Нет!
– Вы что? – крикнул Давыдочев. – Прекратите!
Тройский мягко освободил руку и обреченно шагнул к Давыдочеву.
– Прошу! – Лейтенант показал рукой на двор Капелюха. У плетня он обернулся и поразился нескрываемому отчаянию, исказившему лицо женщины. Тройский шел медленно, осторожно ставя босые ноги, словно боялся наступить на что-то острое. Во дворе усадьбы Капелюха он затравленно огляделся и, безошибочно определив старшего, шагнул к Павлову.
– Тройский? – спросил подполковник.
– Да, пан.
– Кто был ночью у вашего соседа? Вы видели?
– Нет-нет, – Тройский говорил на странной смеси польского, белорусского и русского языков.
– Подождите. Я не понимаю вас.
– Он говорит, что спал, – перевел Волощук, – потом услышал выстрелы. Много выстрелов. Так я говорю, Казимир?
Тройский кивнул и заговорил еще быстрее.
– Они испугались, – продолжал Волощук, – и спрятались в подпол. Так, Казимир?
Тройский опять кивнул.
– Я думаю, товарищ подполковник, – Волощук подобрал костыли, тяжело опершись, поднялся. – Я думаю, он действительно ничего не видел, у нас народ напуганный. Сознания в нем мало. Боятся всего. Приучил их немец к страху. Да разве немец один.
Волощук помолчал.
– Здесь всякие банды были, – продолжал он горько. – Убили в народе веру в правду, страх посеяли. А страх – дело опасное, товарищ начальник, он ненависть родит.
– Пусть он идет, – задумчиво сказал Павлов.
– Иди, Тройский, а то твоя баба слезами изошла. – Волощук махнул костылем.
Тройский быстро, почти бегом, заспешил к своей усадьбе. Павлов смотрел ему вслед и видел, как он перемахнул через плетень, как женщина обняла его и, тесно прижавшись, пошла вместе с ним к хате.
– Вы, товарищ Волощук, – нарушил тишину Давыдочев, – председатель сельского Совета, партийный, значит, передовой человек, а чушь городите. Страх, ненависть. Несознательность это, мракобесие. Вы им должны текущий момент разъяснять.
– Момент? – Волощук резко обернулся к лейтенанту, так что костыли заскрипели жалобно, и посмотрел на него недобро и тяжело: – Момент, говоришь? Вот ты сначала порядок здесь наведи, а потом я им политграмоту зачту…
Гремя и подпрыгивая на ухабах, к усадьбе Капелюха подлетела полуторка.
– Товарищ подполковник, – крикнул офицер милиции, – «додж» нашли.
«Додж» стоял на развилке дороги, тяжело осев на переднее колесо.
Навалившись на руль, словно заснув на минуту, в нем сидел человек.
– Так, – сказал Павлов. – Так.
Он влез в машину, осмотрел убитого.
– Одна пуля в бок, вторая – в затылок.
– Он, наверное, раненый еще вел машину, а когда скат сел, они его добили.
– Бандюги, они и есть бандюги, – сказал один из милиционеров.
– Положите его и осмотрите как следует. Что еще?
– Весь кузов в крови, на бортах шерсть. Видимо, корову тащили. Следы волока уводят в лес, – сказал эксперт-криминалист.
Убитый лежал на земле, в кургузой, явно не по росту солдатской гимнастерке, в фасонистых немецких бриджах и немецких хромовых сапогах с пряжками. Рядом с ним на куске брезента лежал портсигар, зажигалка, пачка красных тридцаток и немецкий десантный нож. Павлов взял нож, нажал на кнопку, острое жало выскочило из рукоятки.
– Больше ничего?
– Ничего.
– Грузите в машину.
Мимо убитого вереницей шли жители села, всматривались в залитое кровью лицо, молча отходили.
Тройский наклонился к убитому и отшатнулся испуганно.
– Не опознали, – повернулся к Павлову Волощук. – Я же говорил вам, что народ у нас пуганый, им веру надо внушить в нашу правду и силу.
– Внушим, председатель, внушим. – Павлов повернулся и пошел к дому Капелюха.
– Вот вы уедете, – сказал Волощук, шагая за ним, – а мы останемся…
Он замолчал внезапно и сдернул с головы старую, истертую, выгоревшую фуражку с зеленым пограничным верхом: из хаты милиционеры выносили покрытые брезентом трупы.
– Вы их похороните, – сказал Павлов. – Как положено. Видать, в лесу у вас банда. Оставляю вам лейтенанта, он с участковым бандой займется.
Волощук недоверчиво посмотрел на лейтенанта. Уж слишком по-юношески тонок был этот парень в синей милицейской гимнастерке.
– Да, помощник…
– Он парень боевой, в разведке служил, – словно оправдываясь, сказал Павлов, – ранили его, а после госпиталя к нам.