Операция 'снег'
Шрифт:
– Зачем ты?
– испуганно вырвалось у Гриши.
– Подумаешь...
– как в лихорадке бормотал Зайцев, кроша тетрадку на мелкие обрывки.
– Школа... с математическим уклоном... Уклончики-флакончики... Математики-фанатики... А из этой тетрадочки...
– Он вырвал двойной листок из середины, с крупно поставленной пятеркой и надписью красными чернилами: "Очень хорошо!", - из этой тетрадочки мы кораблик сделаем... Вот... Сейчас... Поплыли твои пятерочки, Брянцев-Поганцев... А можно и голубка...
– Он снова вырвал двойной листок и ловко свернул бумажную птичку.
– "Летите,
В зеленой спортивной сумке отыскалось еще нечто загадочное и непонятное. Гриша с удивлением вынул затиснутую между учебниками массивную металлическую пластину, вернее - подставку, потому что на ней был закреплен, видимо, какой-то механизм, прикрытый, как футляром, прозрачной прямоугольной крышкой из пластмассы или оргстекла. Пожалуй, это нечто напоминало по размерам средней величины транзистор, только потоньше.
Крышка, укрепленная на хитроумных шарнирчиках, отскочила неожиданно легко. Под нею теснилось сложное переплетение тончайших проводков, сияли слепящими звездочками капельки спайки, пестрели крохотные разноцветные цилиндрики с мелкими цифровыми индексами на боках...
– Знаешь, по-моему, это какой-то командный блок...
– задумчиво сказал Гриша.
– Я похожие видел на выставке детского технического творчества... В Гавани.
Он потыкал пальцем в прибор.
– Смотри, здесь сложная схема... Это - триоды... А это, кажется, конденсаторы. По-моему, это приборчик с радиоуправлением... На микробатарейках. Может быть, макет лунного модуля, а? Интересно, как он работает?
Вдруг Севка вырвал приборчик из Гришкиных рук...
– Приборчик-проборчик... Как работает...
– зашипел он, и сквозь его бледные, узкие губы на Гришу полетели капельки слюны.
– Не будет он больше работать, этот твой приборчик! "Не надо!" - хотел было крикнуть Гриша, но не успел. Коротко и сильно размахнувшись, Зайцев швырнул приборчик под ноги на серый, исчерченный мелом асфальт. С негромким печальным хрустом тот разлетелся на мелкие части, а кусочки лопнувшей пластмассовой крышки напомнили Грише тонкие весенние льдинки, так легко раскалывающиеся под тяжелыми подошвами прохожих.
Беззащитные хрупкие льдинки...
– Зачем ты так?
– поморщившись, словно проглотил что-то горькое, тихо спросил Гриша.
– Он ведь старался, изобретал...
– Подумаешь, изобретатель-бумагомаратель!
– отмахнулся Севка.
– А чего он? Так ему и надо... В следующий раз не будет забывать...
Пятиклассник Григорий Табачников, обычный, как он считал, ничем не выделяющийся среди других, так себе школьник, вдруг с удивлением почувствовал, как внутри его словно бы боролись друг с другом Два стыда.
Именно - два...
Один, пожалуй, был активным: было очень стыдно делать все эти непонятные поступки с Севкой Зайцевым, даже присутствовать при этом было стыдно, почему-то очень хотелось заехать кулаком по скуле закадычного друга. Гриша исподтишка, пожалуй, впервые так внимательно и с каким-то новым острым интересом всматривался в такую, казалось бы, хорошо знакомую Севкину физиономию. На лице его, обычно зеленовато-бледном, даже болезненном, проступили сейчас некрасивые
"Чего это он?
– с опаской подумал Гриша.
– С чего это он так взъелся на совершенно чужого, ни разу им не виденного Владимира Брянцева?!"
И припомнил, как с унизительным смирением выпрашивал Севка хорошую отметку у монументоподобной Галины Дмитриевны, женщины крупной и надменной. Подобострастное кривляние Севки, его лебезение перед ней иногда заставляло дрогнуть ее каменное сердце, и она натягивала Севке троечку... А он за ее спиной немедленно показывал язык или корчил презрительные рожи, уже обращенные ко всему классу.
"Да он просто-напросто завистливый!
– как будто в глубинах Гришкиного мозга щелкнуло реле, и сразу осветилось то, что раньше было непонятным. Завистливый и злой, злой и завистливый..."
Но второй стыд был совсем другим, нерешительным: было почему-то стыдно показать Севке, что Гришке за него стыдно... Стыдно сказать ему об этом, стыдно, стыдно, ох как стыдно за свое ощущение этого стыда...
"Да что я, ненормальный, что ли?" - с досадой подумал об этом противоречивом борении внутри себя Гриша. Он почувствовал, как невольно краснеет от этих разнообразных оттенков стыда, и, чтобы замаскироваться, набрал полную грудь воздуха и медленно-медленно выпускал его...
– Пошли...
– поскучневшим вдруг голосом сказал Зайцев, раскрутив напоследок сумку за ремень, как пращу, и запустив ею в бетонный заборчик детского сада.
Один из учебников выпал при этом, вывалился на лету и, шелестя страницами, словно птица перебитыми крыльями, плюхнулся в снег. Гриша не заметил, какой именно это учебник. А почему-то захотелось запомнить...
По дороге к дому они шли и молчали. Севка Зайцев первым вбежал в парадную высотного дома на углу улицы, кинув небрежное: "Гуд бай", на которое Табачников даже не обратил внимания. Он побрел дальше, спотыкаясь, как в тумане. Так же машинально зашел в торговый центр, встал в очередь, выбил половинку круглого, батон и бутылку молока для Иришки. Как всегда...
На кухне он зажег газ, поставил кастрюльку с супом на маленький огонь и принялся лепить котлеты из оставленного в холодильнике фарша. Днем матери дома не было, и он привык готовить сам. Затем он начал было резать лук в котлеты. Гриша любил запах жареного лука, и луковица попалась большая, крепкая, лиловая. Он почувствовал, что у него текут слезы... Странно - от лука были эти слезы или по какой-нибудь иной причине, но он понял, что плачет с удовольствием и облегчением. Это было новостью...
Сел на кухонную табуреточку с крышкой из веселого пластика в клеточку и, держа нож в руке, сидел так долго и смотрел в одну точку. Слезы высохли...
Суп убежал. Гриша вяло выключил газ. Есть все равно совершенно не хотелось.
Примерно через час, покончив, видимо, со своим собственным обедом, как ни в чем не бывало позвонил Зайцев.
– Приветики-салютики!
– бодро крикнул он в трубку.
– Пошли погоняем на великах!
– Нет...
– неуверенно, но с огромным внутренним облегчением ответил Гриша.
– Мать просила на рынок съездить. За картошкой. Чао!