Операция «Степь»
Шрифт:
Мишку немного отвлекали капли, падавшие из умывальника в ржавый тазик.
– С Вирном, значит, договоренность была использовать тебя с бережливостью. Ты, значит, ценная для ихней чрезвычкомиссии фигура, так надо понимать. Мы учитываем это, хотя, конечно, всякий чекист есть ценная фигура. В принципе. Но – договор дороже денег… – Васильев вдруг раскатисто захохотал. – Ой мама! А что сейчас не дороже денег?
Мишка тоже рассмеялся: а ведь верно!
– Так вот, – посерьезнел Васильев, – в самую, значит, банду Серова засылать мы тебя не станем. Побережем, значит. Как обещали. А службу тебе, значит, подберем такую: будешь торговать всяким барахлом, с киргизами, значит…
– Что-о? – Мишка вскочил со стула. Красные пятна выступили на щеках: он был возмущен!
– Будешь ездить по станицам и хуторам, – невозмутимо продолжал Васильев, – на пути следования Серова. Значит, вокруг до около. Захаживать к тебе будут и бандиты – за табаком, за самогоном. У киргизов ты вроде бы вымениваешь продукты, ну а газетки раздаешь так, на закурку. Кому какие. Дадим, значит, всяких – и старых, и нужных. Дадим и листовки. А главное, слухи пускай, что советская власть, значит, готова простить бандита, если он сам, значит… Ну, понимаешь сам, чего объяснять.
Кап… кап… – барабанило в тазике.
– Эх-ма! ЧК! – дерзко сказал Мишка. – Умывальник починить не могут. – Ему было до слез обидно: ну и задание!..
– Починим, починим, – успокоил его Васильев и расправил большими пальцами ремень, стягивающий чудную талию. – Я бы на твоем месте, Ягунин, поинтересовался, на каком, значит, языке с киргизами будешь говорить?
– А они что? Ни бельмеса по-нашему? Озадачило его такое обстоятельство, чего и говорить.
– С тобой поедет Байжан. Местный чекист. Он переведет, что надо! Да! Ты ведь не знаешь, видать, что у Серова из киргизов целые эскадроны? Агитировать их надо, значит, тоже. На то и Байжан.
– Так… – Мишка нахмурил светлые брови. – А как насчет оружия? У меня только наган.
Васильев засмеялся, покрутил головой.
– Оружие? Сдашь его нам. Так-то!
Купец Иголкин
Если б Мишку спросили, хочет ли он, чтоб его сейчас увидели товарищи из Самгубчека, он, пожалуй, затруднился бы с ответом. С одной стороны, можно гордиться: не в городе с его культурной обстановкой, не на извозчике и даже не на автомашине, а на огромном лохматом верблюде, запряженном в киргизскую повозку, кочует по бескрайней заснеженной пустыне чекист Ягунин, разыскивая бандитов. Но можно взглянуть и с другого угла. И тогда от смеха не удержишься. Безоружный, обложился мешками с тряпьем и мелочным товаром, трясется на дурацкой арбе так, что рта не открыть, а то язык оттяпаешь. Не чекист, а просто немытый-небритый-нечесаный парнишка. Сколько их, жалких добытчиков пропитания, мыкается по дорогам и станциям Киргизского края, пробиваясь в хлебный город Ташкент? Хоть бы рысью бежал горбатый, что ли, на душе было б повеселей. Нет же, оттопырил губу – мне-то, мол, некуда торопиться. Мерно шлепает себе, будто часы: так-так, так-так… Снег в степи неглубок, до земли продавливает его верблюжья ножища.
В родных Мишкиных местах росли и рощи, и дубравы. Даже леса, куда старобуянская детвора хаживала за грибами. На юге Самарской губернии, где Мишка не раз бывал, служа в Самгубчека, его поразили неоглядные просторы многотравных и ковыльных степей. Но и там вдоль излучин речек, у озер ли, а то и просто под пригорком попадались деревья – дубы, осокори, березки. А тут… Ни пригорка, ни речки, ни деревца. Голое снежное поле. И не так свежо, не так чисто белое, как в российских краях, а с проплешинками, с сероватинкой. Сдувают ветры снега с жестких полей, развеивают, растрясают. И видной становится мертвая зыбь солончаков, обнажаются на обломах желтые глины. «Сколько же в мире земли пустой? – думал с горестным изумлением Мишка. – А не родит, верно. Глина, песок, а дождей, Байжан говорит, мало. Что тут вырастет, кроме колючей верблюжьей травы?»
Мишка уже считать перестал, сколько дней длится их путешествие на трясучей арбе. Только первые сто – сто двадцать верст они передвигались на юг, не сворачивая, по Гурьевскому тракту вдоль волнистого берега Урала. На ночь останавливались в казачьих станицах, в придорожных поселках. Пускали их охотно. За годы гражданской войны нарушился вековой календарь станичных ярмарок, и теперь нужда крестьян и казаков во всякой городской мелочи, без которой не проживешь, была, как никогда, острой. В Уральске чекисты щедро снабдили Мишку галантерейно-скобяным скарбом, и меновая торговля шла бойко. Нитки, швейные иголки, самодельные железные ложки и ножи, ленты, набивные платки, топоры без топорищ, щипцы, дверные скобы, кремни, пуговицы, солдатские фляжки, гвозди… Чего только не было в сундучке и в двух крепкого брезента мешках у молоденького вихрастого коробейника! Вез он, что было весьма ценно, и целый ворох поношенной одежды – пиджаки, юбки, рубахи, картузы, штаны и три солдатские шинели. В обмен у русского населения он брал муку, черную икру, соленую и копченую рыбу. Когда заезжали на киргизские зимние стойбища, выменивал там сушеную и вяленую баранину, конскую колбасу, просо.
Легенда у них с Байжаном была такая: Мишка изображал торгового агента из Самарской губернии, посланного земляками наменять продуктов, Байжан – нанятый киргиз, владелец верблюда и арбы. Он обеспечивает коробейнику как передвижение, так и ориентировку в незнакомой киргизской местности.
Звучала легенда достаточно достоверно. Во-первых, подобного им люда бродило множество. А во-вторых, общеизвестно было, что носильные вещи и предметы утвари в Самаре дешевле, чем где-либо. Оттого и облюбовали ее рынки скупщики вещей. Продукты же там были в цене, как нигде. Так что, если торговцу ехать из Самары прямиком через Пугачев на Уральск, то и дорога окупится, и барыш будет немалый. Если, конечно, вернешься. Но революция, гражданская война, а теперь вот и голод приучили людей к риску.
А как с документами? Бумагу, что помогла Ягунину на железных дорогах, он, разумеется, оставил в Уральске у Васильева. Как и свое удостоверение сотрудника Самгубчека. Для встреч с властями у Мишки была приготовлена другая цидулька:
Справка
Дана сия жителю станции Безенчук Самарской губернии гр-ну Тюрину М. Н. в том, что он под судом не состоял, трезвой жизни и по своим политическим убеждениям полностью стоит на платформе. Меновая торговля на предмет помощи голодающим разрешается, поскольку товар для обменов собран коллективно гр-ми ст. Безенчук.
Что и удостоверяю
Зам предуисполкома Санотов.
И, разумеется, сине-фиолетовая печать. Такая сочная, что читать ее не было никакого смысла.
Странная бумаженция, чего и говорить! Однако о том, какой документик странный, а какой обыкновенный, какой липовый, а какой правильный, в ту пору судить было не просто. Тем более не шибко грамотным проверяльщикам. Трижды приходилось предъявлять справку Мишке за эти семь-восемь дней, и каждый раз сходило за милую душу.
Меновая торговля давалась Ягунину туго. Да что там! Мука была невыносимая – дорожиться, набивать цену всякому клубочку ниток, запрашивать с походом. Понимать Мишка понимал, что между «сколько просишь» и «за сколько отдаешь» всегда есть разница, и не только количественная, но и принципиальная. На того, кто, торгуя, не торгуется, смотрят или как на дурачка («цены товару не знает»), или как на вора и грабителя («чужого не жалко»). Но что толку в одном понимании? Отдавать свою галантерею, тряпье и жестяной товар за бесценок Мишка не имел права как имущество казенное, то есть достояние республики. Разбрасываться им в тяжелое время разрухи было бы преступлением. Однако до хрипоты выторговывать лишний фунт мяса за десяток гвоздей было стыдно перед самим собой. Поначалу Мишка всякий раз покрывался жарким потом, краснел, бледнел и в конце концов начинал хамить, тем самым немало удивляя станичных покупателей и вызывая у них естественное желание выставить его вон.