Операция «Степь»
Шрифт:
– Нет.
– Соскучился по Ефимовке?
– Маленько соскучился, маленько нет.
– А домой хочется?
– Хлеб там есть – хочется, нет – не хочется.
Молчание.
– Мамка…
– Чего, сынок?
– Белка жива?
– Съели, сыночек.
– А Карюха с жеребенком?
– Съели…
– А Акулька жива?
– Померла… Уж неделю как.
– Тоже съели?
– Господь с тобой, сынок… Ох!..
Женщина залилась слезами, а мальчик смотрел на нее серьезно и строго…
Мишка тихонько убрал с лица Шуры мокрые от слез пальцы.
– Теперь правда пора.
– Миша, если ты туда, в степь, то, может… Нет, не договорила. Не смогла.
Глеб Айлин-Ильин давно стоял черной тенью между ними. Глеб, пропавший в бандитских краях. Недавно Ильинским в почтовый ящик подкинули записку: «Жив, не волнуйтесь». Почерк не его, но… Мучит, жжет Шуру Ильинскую подозрение, что ее дядя, лучший приятель детских лет – враг. Да, враг – ее, Шуры.
То же волновало и Мишку. Его смущало и другое: зачем Белов вызывал к себе Шуру? Тогда, в доме Ильинских, когда они оставались втроем с Коптевым, Шура назвала телефон Белова и просила передать, что не сможет прийти.
Наверное, он вызывал ее по делу пропавшего дяди?
А может, Шура – секретный сотрудник ЧК?
А может, Иван Степанович хотел узнать от представителя сознательной молодежи что-то об АРА, где работает Шурина мать?
Всякое возможно. Она не говорит. Не хочет? Или нельзя? Спросить самому? Не-е-т, нынешний год открыл кое-какие истины чекисту Мишке Ягунину. А прежде всего такую: в служебных делах не лезь, куда тебя не просят.
Мысли о Глебе, одновременно пришедшие им обоим, подпортили минуту прощания. Как ни опасно это было на улице, Мишка заранее решил рискнуть – поцеловать Шурочку. Кто знает, встретятся ли? Но теперь…
И она… Стиснула губы и подала ему узенькую, красную от бесконечных стирок ладошку. Сказала, хоть и не без теплоты, но очень сдержанно:
– Миша, я буду ждать тебя, знай.
Осторожно сдавив ее пальцы, он кивнул, круто повернулся и, не оглядываясь, зашагал в сторону вокзала.
Командировка
Слышал бы Мишка, какой разговор о нем состоялся у Вирна, – возгордился бы.
Три дня назад Альберт Генрихович, пригласив к себе в кабинет начальников контрразведки и оперативно-секретной части, сказал:
– Ягунин у нас растет, как вы считаете, товарищи? Сравните его действия в операции Гюнтер – Гаюсов и сейчас, с Коптевым. Небо и земля. По природе своей чекист! Хорошо, что удержали мы его летом от Туркестана. Ведь совсем было скис.
Ивану Степановичу услышать такое о Мишке – мед по сердцу. Еще бы, ученик! Булис поддержал председателя Самгубчека осторожнее:
– Есть у него смекалка, спору нет. Находчив, храбр. Но…
– Что – но? – обидчиво заморгал Белов.
– Инициативы многовато, – ухмыльнулся Ян Янович. – Из него она хлещет, как из брандспойта. Надо и не надо.
– Недостаток это или достоинство, еще как знать, – возразил Вирн. – Когда нужно не только исполнять, а самому мигом искать решение, таким, как Ягунин, цены нет.
– Как он анархистов-то провел, а? – напомнил Белов.
Вирн по своему обычаю расхаживал по длинному, как коридор, кабинету. Белов и Булис ждали: сейчас скажет. Не за тем же, чтоб сообщить о награждении Ягунина именным маузером и месячным пайком, позвал он их к себе. Приказ висел в приемной уже второй день.
– Факту, что стали появляться серовские дезертиры с нашими пропусками на сдачу, радоваться можно. Но повода для ликования нет. – Вирн остановился у окна и присел на подоконник. Так слушать его было, конечно, удобней, чем на ходу. – Мало их, дезертирует меньше, чем ожидалось. Возможно, большую часть листовок изъяла контрразведка Серова. Мы и предполагали, что с их распространением будет очень не просто. Я говорил по проводам с председателем Саратовской губчека, и наши мнения совпали. Предполагали, что многие бандиты разобрали листовки, но сдаваться не спешат. Страшно им: вдруг да обманут? Как вы помните, с мятежниками Сапожкова трибунал обошелся сурово. Теперь страх перед расплатой удерживает оружие в руках бандитов.
Белов с Булисом переглянулись: нужна ли длинная преамбула? Ошиблись, ясно.
– Вы, надеюсь, заметили, – продолжал почти монотонно Вирн, – что в «Коммуне» и «Крестьянской правде» печатались письма сдавшихся бандитов. Кроме того, теми, кто сдался с пропусками ЧК, написаны письма для передачи родственникам и друзьям, которые продолжают воевать в банде Серова. Главное в письмах – подтверждение, что чекисты слово держат. Значит, листовкам стоит верить. К сожалению, – усмехнулся Вирн, – в бандах ни наши, самарские, ни саратовские газеты не выписывают. Губсвязь почтальонов туда тоже не пошлет…
– Ягунина? – быстро спросил Белов.
– А что, годится… – поддакнул Булис.
– Вот и хорошо, что вы так, с полуслова. – Председатель губчека с заметным облегчением рассмеялся. Видно, сомнения в Мишкиной кандидатуре у него все же были. – И наш, и саратовский сотрудник с газетами и письмами должны срочно прибыть в Уральск в распоряжение комбрига Восемьдесят первой Уварова.
– Действовать будут сообща? – уточнил Белов.
– Скорее всего, нет. Дорого время. Саратовцы, видимо, опередят нас – им ближе. Иван Степанович, готовьте подробную разработку. Ян Янович, ваше дело – письма и обращение. Через два, максимум через три дня Ягунин должен быть в пути. Вполне вероятно, что он выполнит лишь миссию дипкурьера. Это зависит уже не от нас.
От Самары до Уральска путь далекий.
Если, конечно, добираться железной дорогой, а не обычным способом – на лошадях. Прямиком, через Пугачев, много ближе. Но в губчека решили: поедет поездом. Машина из-за метелей не пройдет. А пускать через степь одного? Велик риск. Уж лучше пусть потеряет лишние три дня. Не годится сейчас ехать зимней дорогой по заметенному декабрьскими снегами Пугачевскому тракту. Раньше, бывало, на нем не разъедешься: встречный на встречном, встречным погоняет. Протоптанный, верный путь. Какие ни заносы, а лошадь его чует, не собьется. Теперь до Пугачева если и встретишь, то разве что несколько повозок, запряженных верблюдами. Ревут горбатые, тоже ведь голодные, наводят жуть. А то вдруг встанет лошадь, захрапев: торчит из снега замерзшая рука.