Операция «Танк времени». Из компьютерной игры — на Великую Отечественную

Таругин Олег Витальевич

— Да читал я, читал, конечно, — перебил собеседника Ларушев. — Просто, как ни крути, втемную мы их использовали, ведь, пока инфопакеты не сработают, они и подозревать ни о чем не будут. А после? Окончательный-то выбор, как поступить, им самим сделать предстоит, и отчитываться за него они только перед собственной душой станут. Или помочь предкам, или… И потому тяжело, Кость, на душе, ох, как тяжело! Мне сегодня Кирюхин отец звонил, почти час проговорили, а я ведь его с самого рождения знаю.

— Кого? Отца? — совершенно искренне не понял тот.

— Да Кирилла же, при чем тут Сергей?! С Сергеем мы просто учились на параллельных, дружили даже, пока он не уехал. Парень-то меня почти не помнил, конечно, они в Москву перебрались, когда ему

лет пять было. Ох, как неудобно… И зачем я ему тогда предложил участвовать в проекте?

Виктор Александрович горестно махнул рукой и залпом допил коньяк, опустив бокал на стол куда как более громко, нежели Рысенко, едва не разбив хрупкую посудину. Насколько программист мог судить, эта бутылка была для шефа уже не первой за сегодня.

— Так ведь лучший игрок, между прочим, — негромко ответил Константин, не глядя на Ларушева. — Не удивлюсь, если он — единственный, кто хоть чего-то реально добьется…

— Хотелось бы верить, — негромко пробормотал тот. — А вообще, как думаешь, если у нас все получится, как это будет, гм, происходить?

— А я почем знаю, Вик Саныч? Фантасты, вон, пишут, что изменения реальности не бывают мгновенными; что, мол, развиваются лавинообразно, но лишь спустя определенное время от момента, э-э, приложения воздействия. Или от точки бифуркации. Ну, где-то так.

— Ладно, наливай, все равно ни к чему мы с этим разговором не придем. Кстати, а как там наши оппоненты? Зашевелились?

— Молчат пока, хотя ребята, что Сеть мониторят, отмечают определенный, так сказать, интерес. Да и мой человечек в главном управлении этот самый интерес тоже подтверждает, еще утром мне с левого ящика пару строк отписал, как и договаривались. Ну, иносказательно, разумеется. Конкретных подозрений у них пока нет, но боюсь, когда сведения о десяти впавших в кому игроках попадут в газеты или Интернет, они быстро два и два сложат. Мы, конечно, работаем по родственникам, но это лишь вопрос времени, сами понимаете. Что-то в любом случае вскоре наружу выйдет, ну а там уж — только вопрос времени. Если у них найдется толковый аналитик — а он, ясное дело, найдется — они довольно быстро свяжут нас со «Слиянием». И придут поздороваться…

— Кость, ты прости старика, что втравил тебя во все это, — Ларушев поднял бокал. — Но, сам же понимаешь…

— Понимаю, — совершенно серьезно ответил тот, тоже поднимая бокал. — И не за что извиняться. Это было мое личное решение, остаться с вами или уйти. Я — остался. И ни о чем не жалею, честно. А когда они придут? Вы ж в курсе, их ждет парочка сюрпризов. Боюсь, они недооценивают современные сетевые и компьютерные технологии. Ну, а дальше? Да неважно. Мы неплохо поработали эти годы, и, я уверен, поработали не зря. Так что за вас, Виктор Александрыч! И за наш Проект…

Украина, район Харькова, весна 1942 года

— Больно, товарищ лейтенант? Вы потерпите, потерпите, я сейчас, — мелодичный, чуть задыхающийся девичий голос Кириллу был решительно незнаком. Уж точно, что не Ленкин. Так, стоп, стоп, стоп… какой девичий голос, почему лейтенант?! Он четко помнил погружающийся в болото танк, свой отчаянный рывок к люку и лишивший сознания удар о казенник. Почему лейтенант, если там он остался старшим сержантом, командиром танка с бортовым номером «334»?! И, если «тридцатьчетверка» погибла в белорусском болоте, почему он не вернулся, почему его не выбросило из игры?! Или вмешался некий посторонний, неизвестный ему фактор? Да и отчего ему, собственно, должно быть больно? Ничего подобного, ничуточки ему и не…

В следующий миг парень едва не заорал от внезапно нахлынувшей боли, буквально заполонившей все его существо. Он дернулся, выгибаясь дугой, но чьи-то маленькие ладони легли на грудь, решительно опуская напрягшееся тело обратно. Под лопатками ощущалось нечто неровное, словно он лежал на земле, а в поясницу упиралось что-то твердое, наверняка кобура с ТТ или наганом.

— Тише, товарищ лейтенант, да тише же! Вам пока нельзя, не вставайте! Контузило вас, и осколочное… и ожог еще…

И Кирилл вспомнил. Память, секунду назад еще чужая, а теперь уже его собственная, вернулась одновременно с болью, правда, уже потихоньку угасавшей. Виктора Говорова больше не существовало, он так и остался на семь с лишним десятилетий в покоящейся на дне болота бронированной коробке. Теперь его звали Анатолий Логов, лейтенант, комвзвода Т-34 из состава 5-й гвардейской танковой бригады, совсем недавно переброшенной под Харьков, в состав Шестой армии Юго-Западного фронта для проведения майской наступательной операции. Той самой, что некоторые историки впоследствии назовут «последним триумфом вермахта» и про которую Сталин скажет: «Юго-Западный фронт, благодаря своему легкомыслию, не только проиграл наполовину выигранную Харьковскую операцию, но успел еще отдать противнику восемнадцать-двадцать дивизий… Если бы мы сообщили стране во всей полноте о той катастрофе, которую пережил фронт и продолжает еще переживать, то я боюсь, что с вами поступили бы очень круто». [2] «Харьковский котел», приведший к прорыву гитлеровских войск к Волге и Кавказу и стоивший нам тысяч бойцов и сотен потерянных подбитыми и брошенными при отступлении танков и другой боевой техники…

2

Реальное высказывание И. В. Сталина, касающееся провала наступательной операции 12–29 мая 1942 года под Харьковом.

Память аватара услужливо делилась с Кириллом событиями нескольких последних дней. Ночная разгрузка с платформ на небольшой станции, название которой в памяти не отложилось из-за безумной спешки. Запомнились лишь тонущие в сиреневых клубах выхлопов лучи фар, похожие на сужающиеся световые клинки, рокочущий лязг сцепок, яростный, кто кого переорет, мат-перемат танкистов и железнодорожных бригад, рев моторов да свистки паровозов. Неразбериха тогда была — просто жуть, ведь одновременно разгружалась и пехота, и артиллерия, и тыловые службы, и хрен-разбери-в-темноте-кто-там-еще.

И все торопились, орали, матерились и всеми силами старались не мешать друг другу, разумеется, внося в происходящее еще куда большую сумятицу. Затем — короткий марш в условиях полной светомаскировки, по счастью, обошедшийся без серьезных происшествий, и, уже на рассвете, когда апрельское утро робко высеребрило восточный край небосвода, рассредоточение в куцем лесочке, почти полностью порубанном в целях все той же маскировки. В итоге часам к семи утра опушка на протяжении нескольких километров приобрела весьма своеобразный вид: сиротливые стволы деревьев, лишившиеся крон на высоте в два человеческих роста — и исполинские рукотворные холмы из забросанных ветками танков. Полевые кухни, как ни странно, на сей раз не затерялись в хитросплетениях полевых дорог и прочем прифронтовом хаосе, и ближе к обеду им щедро выделили по порции гречневой каши с мясом. Из напитков предлагался чай без ограничений и скудный глоток спирта из нашедшейся у родного экипажа фляги.

Никакой задачи им пока не ставили, хотя на уровне солдатского радио все прекрасно знали, что буквально через несколько дней предстоит масштабная наступательная операция по освобождению Харькова от немецко-фашистских захватчиков. Учитывая виденное утром на станции, в это вполне верилось, тем более что составы с войсками разгружались не только здесь, но и по всей линии фронта, и Юго-Западного и Южного. Настроение среди личного состава Пятой гвардейской царило самое что ни на есть победное, в духе: «Вот ужо мы им вломим, как зимой под Москвой!»