Оперативный отряд. Книга вторая. Империя-Амаравелла
Шрифт:
.
Взгляд из Михиного окна, – точка в забытьи. Что было, – не имеет значения. Здесь, – начало темной ясности. У меня не стало родного дома, придется смотреть на улицы из чужих окон.
Я не успел, не получилось… А сколько было попыток уйти! Вчерашняя, – последняя? Я что, сам ничего не могу? Да, застрял на Земле основательно. Мама спасала от всякого зла. Впереди, – одиночество среди чужих людей. И поговорить не с кем. Защиты нет, полная беспомощность…
В воздухе какое-то напряжение. Или волнение. Не знаю, как назвать. И чей-то взгляд, совсем рядом. Невидимки существуют?
Нижне-Румск –
Руму не переплыть, слишком широка. С северной стороны тайга. Она бесконечна, ее не перешагать. Да и зачем идти, если некуда?
Миха знает с рождения: где родился, там и пригодился. Я не представляю, кому я тут могу пригодиться. Да и не желаю представлять.
Туманное Нечто, – убежден! – где-то рядом. Нет, это не оно смотрит на меня из невидимости. Нечто готовит что-то новенькое. А со вчерашнего дня негде спрятаться.
Ну и что? Посмотрим… Не может быть, чтоб совсем уж не было способа вырваться отсюда…
Часть вторая
Введение в Амаравеллу
Валерий. В кольце Крайнестана
Отец привез с Большой Земли женщину моложе себя лет на пятнадцать, реактивную в словах и действиях. Построил меня с братом в шеренгу, указал коричневым рабочим пальцем на нее и приказал:
– Будете звать ее мамой!
Лучше бы он этого не говорил. Я хотел взорваться, но не хватило ярости. И сжался, чтобы стать незаметным. Тоже не получилось.
– Мама сказала: через год, не раньше!
Такую фразу я приготовил, чтобы выкрикнуть. Но отец смотрел так, что слова застряли в горле.
Прибытие мачехи ударило так, что разлетелся крепко сжимавший полугодичный ступор. И я стал спокойно перебирать варианты собственного поведения. Нечто приблизилось. Возможно, оно даже поселилось в этом доме. Происходит такое, чего я не мог ожидать. Воздух переполнился громкими словами, посторонними людьми, незнакомыми запахами. По всяким поводам пошли застолья. Мачеха активно заявляла о себе: уверенно верховодила за столом, использовала блатной жаргон, пела национальные песни и ставила печати на любой вопрос или человека. Под ее пляску с частушками гнулись доски пола, воздух в доме сухо звенел от повышенной температуры.
Рюмки-стаканы ритмично поднимались-опускались, создавая всеобщее довольство. Зачарованный самогоном, который мачеха гнала из любого подручного материала, народ восторгался новым порядком в доме отца.
Я стал ненавидеть модный первач и красный винегрет. Мне исполнилось двенадцать, отец посадил за «праздничный» стол, налил стопарь и сказал:
– Ты уже большой. Можешь и выпить…
Голос был его, слова – мачехи. Отец, а следом младший брат, вошли в новую жизнь без сопротивления. Я внутренне отторгал все, не пытаясь даже анализировать.
Готовила мачеха умело, много, часто экзотику. Видно, отец
– Не хочу есть. Можно, пойду на улицу…
Я не спрашивал разрешения, слово «можно» использовалось как дань в игре по чужим правилам.
Провал между мной и мачехой углублялся. От супчика к кашке, ото дня к ночи. На расхождение внимания не обращали, но оно проникало и в сны.
С отцом у нее очень быстро сложился общий язык. И по вечерам он воплощался в бесконечный диалог. Он поддакивал и посмеивался над колкими замечаниями в адрес соседей и других знакомых ей людей. Лексикон со временем совершенствовался, доходя до изощренности. От их разговоров, иногда касавшихся меня, вечерние сумерки делались непроницаемыми. Я проверял: от ее слов бледнеет Луна и тускнеют звезды. А многие гаснут раньше положенного.
Не думаю, что мачеха любила мрак. Кто его любит? Она его тоже боялась, я это чувствовал. Но он тянулся к ней, сворачивался вокруг змеиными кольцами, которые постепенно набирались сил и расширялись. Кроме меня, наступлению тьмы никто не противился. Но мое сопротивление ограничивалось внутренним миром.
Отец, как и большинство обитателей Империи его круга, убежден: домом, – то есть хозяйством и семьей, – правит хозяйка. А он – главный добытчик, но не воспитатель или контролер-ревизор. При матери так, – правильно и верно. Теперь такой уклад неправилен. Даже если другой невозможен.
Я перешел в седьмой класс, мачеха приобрела гармонь-трехрядку и голосом отца приказала:
– Учись! Чтоб через месяц играл…
В моем положении не все приказы обходят. И стал я сопровождать песни-пляски музычкой. После «третьей» качество исполнения теряло значение. Главное, – держать ритм. Чтобы тряслись полы и звенела посуда. Лучше б она купила ударную установку.
Оргии, – из которых рождается, как утверждают специалисты, народный фольклор, – научили отключаться от окружающего. Я видел и слышал совсем другое. Туманные воспоминания, полуузнаваемые проблески потерянного запаха и цвета… Иногда, – что-то невыразимое, но чарующее. Из всего складывались живые образы.
Однажды попал в странное место, которого не найти на всей Земле. Будто звучит моя гармошка в сопровождении барабана с латунными тарелочками. А сам я сижу за накрытым по-мачехиному столом в компании разных людей. Напротив, – пестро разодетые, напомаженные, несимпатичные. Они поют, пляшут, пьют, закусывают. А рядом, – другие, светлые и цветные, легкие и чистые. Словно эльфы из хорошей сказки. Они не пьют и не едят, а просто наблюдают. И стало почему-то больно и тоскливо. Очнулся от слез, падающих на ненавистную гармошку. Без слов отложил ее и вышел во двор из не своего дома.