Оператор моего настроения
Шрифт:
— Господи… — тру виски, смотрю на без вины виноватую Алину, и киваю. — Молодец, что впустила. Ничего страшного не случилось. Досчитаешь за меня?
— Да-да, конечно.
— Только, пожалуйста, каждую упаковку открой и проверь.
— Я все сделаю, Елизавета Павловна, не переживайте.
С мыслью, что этот день никогда не закончится, иду по коридору к стойке приемного отделения и ещё на повороте слышу жалобное мяуканье, от которого сердце рвется на части, и следом успокаивающий, тихий неразборчивый шепот, проникающий куда-то глубоко
— Сейчас тебе помогут. Ш-ш-ш…
Глупый мальчишка, что же ты со мной делаешь? Почему никак не отпустишь? Выдохнув, пытаясь успокоиться, подхожу ближе и снова замираю, увидев его осунувшееся лицо и краснющие, лихорадочно блестящие глаза. Сердце пропускает удар от взгляда, на мгновение поднявшегося на звук моих шагов, и взвывает от глухого, убитого голоса:
— Елизавета Павловна, посмотрите ее, пожалуйста. Я заплачу сколько скажете.
А-а-а!!! Нет! Зачем ты так со мной? Зачем делаешь так больно? Почему не можешь просто попросить, а бьешь наотмашь? Горло сводит, будто его сдавили тисками, и оно не слушается, не даёт нормально что-то сказать.
— Посиди здесь, Максим.
Надеваю перчатки, осторожно поднимаю запаршивленную бродяжку и ухожу с ней в кабинет, чтобы там, за закрытой дверью, осмотреть кошку и дать себе разреветься без свидетелей. Слезы текут по щекам, я никак не могу сконцентрироваться на том, что делаю, и лишь появление Алины, пришедшей на помощь, выцарапывает меня обратно и заставляет взять себя в руки. Девочка тихонько всхлипывает, делая пометки в карточке, и ревёт в голос, когда кот жалобно мяукает на мое прикосновение к его задним лапам.
— Алина, вытри сопли! — рычу на нее, хотя сама держусь из каких-то последних сил и едва успеваю смаргивать стоящие в глазах слезы.
Не лучший показатель примера и профессионализма, но в одиночку мне не справиться. Ввожу коту — хоть и кастрированному, но все же коту, — обезболивающее, несём его в рентген-кабинет, где требую у ревущей девочки отвечать на вопросы, что нужно делать, если у животного перебиты лапы и какие бывают виды переломов. Дальше заставляю подойти и помогать уже делом, а не сдавленным воем из-за спины.
— Держи. Держи, кому говорю! Не бойся, он тебя не укусит. Умница. Запоминай, как я накладываю повязку. Видишь? Вот так фиксируешь, но не перетуживаешь. Алина! Давай я с этим закончу, а ты самостоятельно промоешь котику уши и глаз? Не бойся, я подскажу. Умница. Все правильно делаешь. Не торопись. Молодец.
— Елизавета Павловна, а он поправится? — всхлипывая по-новой, Алина на нервах по сотому кругу натирает стол дезинфицирующим раствором.
— Вытри слезы, дурочка, конечно поправится, — улыбаюсь ей, укладывая кота в клетку. — В понедельник придёшь, он тебе хвостиком махать будет.
— Правда?
— Правда. Заканчивай уже чистоту наводить, иди умывайся и едь домой. Если хочешь, мы с тобой вместе этого пирата лечить будем.
— А можно?
— Можно. Считай, что это будет твоей практикой, — отбираю тряпку и мягко подталкиваю к дверям. — Все, иди. Я сейчас карточку заполню и тоже поеду.
— А…
— Утром Миша придет, я ему оставлю записку, чтобы присмотрел. Не переживай. Миша у нас такой кошатник, о-о-о. Уж кого-кого, а Пирату с ним не о чем переживать. Все. Умываться и такси. Домой! Домой, говорю!
Провожаю Алину до служебного выхода, улыбаясь ее неподдельному желанию остаться в клинике на ночь. Сама так же переживала за свою первую прооперированную собаку, да и потом частенько задерживалась чуть не до утра — боялась уехать и доверить ночной смене своих пациентов. Дергалась, не могла уснуть, а утром летела в клинику ни свет ни заря.
— До понедельника, — машу девушке, закрываю дверь и несколько минут собираюсь с силами, чтобы вернуться в зал приемной, где на диванчике, скрючившись и уронив голову на сгиб локтя спит Максим. — Глупенький мальчишка.
Не удержавшись, провожу ладонью по его щеке, трогаю волосы, и осторожно трясу за плечо.
— Макс. Макс. Максим…
— А? — дернувшись, трет глаза, озираясь по сторонам, словно не помнит где находится и как здесь оказался, а увидев меня, резко отводит взгляд в сторону и бурчит. — Чё моя кошка?
— Кот, — поправляю и качаю головой. — Кому ты врешь?
— Чё сразу вру? Моя она. Вернее мой.
– Да? И как тогда ее или его зовут?
— Это… Зовут… Братишка. Да! Братишка его зовут, чё прицепилась?
— М-м-м. Ему больше бы подошёл Пират, — опускаюсь рядом, улыбаясь.
— С хера ли Пират?
— У него одного глаза нет. Хотя ты это ты и без меня знаешь, да?
— Че? В смысле нет? А, ну да. Там мутная история. Ты не поверишь.
— Ага. Такая же мутная, как и то, что кот твой. Ты на помойке давно жить начал? Или считаешь, что я похожа на дуру?
— Нет, не похожа… А где Пират? Бля, в смысле Братишка.
— Здесь до понедельника побудет. Там посмотрим.
— Сколько должен? — тянется к своему плащу, трет глаза и, зевая, ищет кошелек по карманам.
— Макс, — перехватываю его руку и отрицательно мотаю головой. — Не надо.
— Чё это вдруг? Мне подачки не нужны. За кота что ли не расплачусь?
— Макс, хватит! Убери деньги и скажи, когда ты спал в последний раз?
— А? Это… Вчера. Ну то есть ночью сегодня.
— Да? Ты глаза свои видел? Ты себя когда последний раз в зеркале видел? Зачем так над собой издеваешься?
— Я? Да иди ты на хер! Чё, думаешь из-за тебя что ли? Ага! Как же. У Фила концерт просто… Да че ты лезешь? Борю своего спрашивай! Я тебе кто, чтобы отвечать? Если бы не кошка эта, хер бы приехал! Я не виноват, что твоя клиника дольше всех работает, — подскакивает на ноги, качаясь и ловя равновесие.