Оператор моего настроения
Шрифт:
— Ш-ш-ш… Безголовый…
— Еля…
— Молчи, глупый.
— Еля… Я тебя не отдам… никому… не плачь, Еля…
Только она плачет сильнее, дует, когда я морщусь на щиплющее прикосновение чего-то обжигающе-холодного, и все повторяет свое баюкающее:
— Ш-ш-ш… Потерпи немного… ш-ш-ш…
— Еля, не надо… Не соглашайся, Еля… пожалуйста…
— Поспи.
— Нет.
Голову туманит, я цепляюсь за ускользающие проблески сознания, пытаюсь выплыть, но гудение все же утягивает меня в свои глубины, глушит, застилает собой все звуки.
Щелк.
Новая секунда реальности, за которую успеваю нащупать ее ладонь, лежащую у меня на груди. Щелк.
В ноздри пробирается аромат кофе. Такой манящий и безумно будоражащий, что я кое-как разлепляю глаза и умудряюсь подняться, балансируя на тонкой грани между этим запахом и новым полетом в бессознанку. Ели нет в комнате, она там, на кухне, где варится кофе. Делаю шаг, второй, качаясь из стороны в сторону и опираясь ладонями о стену. Голову ведёт и кружит, но я упорно переставляю ноги, продвигаясь в сторону кухни со скоростью амёбы. Да я и сам сейчас амеба.
— Ты куда встал!? Быстро пошли в постель!
Морщусь от слишком громкого голоса и того, что через мгновение снова оказываюсь в кровати.
— Еля…
— Лежи. Попробуешь ещё раз встать, оторву ноги!
— На руках доползу. К тебе доползу.
— Глупый мальчишка. И что с тобой таким делать? Хочешь пить?
— Очень.
— Лежи, сейчас принесу.
Делаю два глотка и мычу — к горлу подступает тошнотворный комок и застывает где-то на полпути. Еля убирает стакан, подбивает подушки, а я улыбаюсь ее угрозам поотрывать мне конечности. Щелк.
С каждым новым возвращением в реальность находиться в ней становится легче. Не так, чтобы очень, но я уже могу более-менее самостоятельно доползти от кровати до туалета и кухни, что изрядно подбешивает Елю. Она возится со мной, как с малым дитем, ругается, когда я шарюсь в холодильнике, ища чего-нибудь поесть, но не допиваю до конца сваренный бульон или не доедаю кашу. И еще прячет от меня сигареты.
— Нельзя!
— Еля, я сдохну, если не покурю.
— Нет, я сказала!
— Хотя бы одну затяжку.
— Ни одной.
— Лучше бы убила.
— Убью обязательно, если ещё раз такое вытворишь! Идиот. Ты себя в зеркале видел?
— Ха. Пооткисаю пару дней и снова буду, как новенький.
— Угу. Как голова? Кружит?
— Немного, — перехватываю ее ладонь, трогающую мой лоб, прижимаю к губам. — Ты такая красивая, Еля.
— А ты нет, — грозный голос, а пальцы осторожно трогают запекшуюся коросточку на нижней губе.
— Чё, вообще не нравлюсь?
— Знаешь, никогда за собой не замечала тяги к отбивным.
— Ой, да ладно тебе. Подумаешь малехо фейс подправили.
— Малехо? Это по-твоему малехо? — качает головой, тянется за аптечкой, но я целую ее пальцы и Еля замирает.
— Если бы я тебе не нравился, ты бы не возилась со мной, Еля.
— Помолчи, а лучше иди и спи. У тебя в голове каша.
— Еля,
— А я тебя разве спрашиваю?
Мотаю головой и тяну ее в комнату, опускаюсь на кровать увлекая за собой.
— Макс! — протестующее упирается ладонями мне в грудь и отдергивает их, когда я морщусь и шиплю сквозь зубы. — Глупый мальчишка! Дай посмотрю! Да убери ты свои руки! Только сломанного ребра не хватало!
Она наклоняется, осторожно ощупывает мою грудную клетку, и громко испуганно взвизгивает, когда я рывком заваливаю ее на кровать и сразу же нависаю сверху, подмяв под себя и прижав ладони к одеялу.
— Симулянт! Отпусти меня! Макс!
— Нет. Не отпущу. Никогда тебя не отпущу. Еля, — тыльной стороной ладони касаюсь ее щеки, пальцем обвожу контур губ, заворожённый ими, их теплом. — Они такие нежные, что за один поцелуй можно продать душу и отдать все на свете. Но даже этого будет мало. Забери мою, Еля, — наклоняюсь, едва касаюсь ее губ и грудь обдает огнем от того, что они прихватывают мою, не отпуская.
— Глупый мальчишка. Какой же ты ещё мальчишка, — шепчет, целуя так, что в голове начинает гудеть. — Зачем тебе я? Найди себе молоденькую девочку, влюбись в нее, люби ее, говори ей все, что говоришь мне, а меня забудь. Пожалуйста, забудь.
— Не хочу, Еля. Мне никто не нужен. Мне нужна только ты.
— Макс, не говори так. У нас ничего не будет. У нас не может ничего быть. Пойми ты, глупый, мы слишком разные. Ты слишком сумасшедший для меня, слишком непредсказуемый, — ее губы ласкают, даря свою нежность, пока шепот медленно убивает. — Все, что у нас может быть, это несколько безумных вспышек, а потом мы разлетимся. Ты обязательно найдешь себе другую…
— Нет. У нас может быть все, Еля.
— Не может, Макс. Позже ты обязательно всё поймёшь, а сейчас просто поверь мне, доверься мне. Дальше будет только хуже, лучше сразу отрезать, пока не стало поздно.
— Еля, нет! Нет! Нет! Нихуя не надо резать! Я не хочу другую, мне не нужны другие! Мне нужна ты! Только ты! А тебе нужен я, а не кто-то другой.
— Глупый, упрямый мальчишка. Пообещай мне, что не будешь пить.
— Обещаю, Еля. Все, что хочешь.
— Поцелуй меня и уходи. Пожалуйста, уходи.
Я мотаю головой, отказываясь слушать, уворачиваясь от поцелуя, но Еля притягивает меня к себе, впивается ногтями в затылок, раздирая на нем кожу, и целует, целует, целует. В ее глазах слезы, в моих туман тупой боли.
— Уходи…
Бреду в коридор, сгребаю с вешалки плащ и хриплю не оборачиваясь:
— Еля, какое бы дерьмо не стряслось, я всегда приеду и все разрулю. Даже если придется сдохнуть, я сдохну за тебя не думая ни минуты. Просто знай это, Еля.
В карманах нет сигарет и кошелька, только ключи от квартиры и "Патриота" и две зажигалки. Я не знаю, что можно сделать и куда ехать, чтобы отмотать время назад и попробовать отговорить. Не соображаю почему она все рвет, ведь нас обоих тянет друг к другу. Тянет, блядь! Еля, мы же две половинки одного целого! Я чувствую это кожей, как и то, что без тебя сдохну. Сдохну, если больше не услышу твой голос и не увижу твои глаза. Зачем так?