Оператор моего настроения
Шрифт:
— Да что ты ревешь-то постоянно?
— А ничего! Может, я тоже так хочу! Вот что! — выпалила Геля со злостью. — А вы только лапшу на уши вешаете!
— Э, стопэ, родимая! — завелся я. — Я тебе ничего не обещал. И вроде никаких разговоров о встречаться-жениться не заводил. Так!?
— Ну так, — кивнула девушка, притихнув от моего ответного напора.
— Тогда какого хера ты мне предъявы за всех кидаешь? А? Я за свой косяк извинился и реально чувствую вину, а не просто так спизданул, чтобы по ушам проехаться! За других отвечать не буду. И ещё… — выложив билеты на стол, сдвинул их от себя. — Бери. Просто так. Диск тоже привезу, как обещал. Только не реви больше. И это… Ты, вообще,
Выоравшись, я достал из кармана пачку, сунул сигарету в зубы и нервно прикурился, жадно затягиваясь дымом, а Геля смотрела на меня с открытым ртом и хлопала своими ресницами. Пиздец полнейший. Даже не думал, что один раз потрахаемся, а девчонка уже напридумывает себе вагон и маленькую тележку с прицепом. Фак!
— Да, мы такие козлы, — добавил я, вдавливая окурок в пепельницу. — Извини, что так получилось.
— Завтра в семь, да? — спросила Геля.
— Я сам. Спасибо, Гель. Реально, спасибо, но лучше я как-нибудь сам.
— Угу. Вот именно, что как-нибудь! — подхватила со стола злосчастный лист, спрятала его в кармашек и уверенно кивнула. — Все. Опоздал. Я согласна, только с одним условием.
— Ну?
— Познакомишь с этим барменом?
— Геля, бля!
— Ну он правда симпотный.
28
Ли
— Куськина, покажи, куда спрятала свою мать!
— А она не может. Куськину мать забрали в тюрьму за то, что она страшная, как Куськина!
— Ах вы засранцы! Брысь отсюда! Лизочка, Лиза, слезай, пожалуйста, маленькая. Давай, я подержу Мусю.
Клавдия Ивановна, тучная, едва проходящая в двери женщина, наверное, единственная из всех взрослых в детдоме, кто называл меня Лизочкой и разрешал возиться с бездомными кошками и собаками, неизменно шарахающимися у мусорных баков, стоящих вдоль забора. Она тянет руки вверх, к нижним ветвям березы, на которую я залезла спасать котенка. Вернее, куда меня загнали с мяукающим, не меньше моего перепуганным котёнком, чтобы вдоволь поиздеваться над дурацкой фамилией. Макс был прав, когда говорил, что дети жестоки, но он не знал каково жить с этим каждый день, быть самой маленькой в группе, самой затюканой и слабой. Когда всех вокруг брали в семьи на выходные, чтобы присмотреться, и потом, скорее всего, усыновить или удочерить, а тебя нет. Потому что тощая и уродливая. Слова девчонок, соседок по комнате, жалили едва ли не больнее, чем издёвки мальчишек, хотя бы получавших подзатыльники от Клавдии Ивановны. Она даже один раз упросила директора отпустить меня к ней, и я на два дня забыла про насмешки, а потом получила с лихвой за свое маленькое счастье — мальчишки стали издеваться чаще и злее. Теперь ещё и над тем, что толстуха Клава брала меня к себе, чтобы откормить и потом сожрать. Я молча глотала обидные слова, не веря, боясь верить им, но на всякий случай стала есть меньше. И то ли из-за своей безумной любви к бродяжкам, то ли из-за недосмотра поваров, решивших побаловать меня, и без того худую, лишним яблоком или дополнительным яйцом на завтрак, не знаю, но я подхватила сальмонеллез и провалялась в лазарете почти месяц, а когда вышла, испугалась собственного отражения в зеркале. Кости, обтянутые кожей, впавшие щеки и топорщащиеся в разные стороны волосы — чахлый одуванчик, едва доползший до своей кровати самостоятельно. Все обидные слова, слышанные каждый день, разом получили фактическое подтверждение. А потом появилась она. Красивая, высокая и строгая. Кажется даже директор боялась женщину, перед которой выстраивались в ряд мои соседки. Они торопливо прихорашивались, улыбались этой женщине в дорогом костюме, надеясь на чудо, а я так и не встала со своей кровати. Закуталась одеялом с головой и отвернулась к стене, чтобы не видеть эти смотрины.
— Татьяна Федоровна, я бы не советовала вам к ней подходить. Девочка только вернулась из лазарета.
— Я сама решу к кому и когда подходить, — жёстко осадила она директора и шикнула на хихикающих девчонок. — Успокоились!
В комнате тут же воцарилась тишина. Даже мухи, вечно жужжащие и бьющиеся в окно, разом затихли и попрятались, чтобы не злить эту женщину. А она подошла к моей кровати, отвела в сторону край одеяла, закрывающий мое лицо, провела своими тонкими пальцами по спутанным волосам и еле слышно спросила:
— Как тебя зовут?
— Лиза, — едва шевеля губами, ответила я.
— Куськина дочь! — прыснули девчонки и тут же пугливо подавились смешками.
— Цыц! Анна Романовна, по какой причине девочка была в лазарете?
— Сальмонеллёз, Татьяна Федоровна. Она вечно таскается с кошками, вот и подхватила. Хорошо, что вовремя заметили и никого не заразила.
— Тогда бы все обосрались, — снова вставила неизменную шпильку Лена, самая красивая из моих ровесниц и самая острая на язык.
— Я сказала цыц! — тоном, от которого у меня перехватило горло, медленно повторила женщина, поворачивая голову. — Фамилия.
— Золотарева, — с вызовом ответила ей Лена, раскидывая по плечам свои белоснежные косы.
— Если не научишься держать язык за зубами, так и останешься Золоторевой.
Все так же медленно и спокойно произнесла эта странная гостья, но в комнате сразу похолодало и отчетливо захрустело острыми иголками. Острые, по-мужски резкие скулы, злой взгляд, направленный в сторону девчонок, и контрастом ему тихий шепот, наполненный теплотой, когда она снова тронула мои волосы с улыбкой:
— Меня зовут Таня. Хочешь уехать отсюда со мной и стать Елизаветой Гарских?
— Да, — кивнула я, мечтая просто уехать и больше никогда не слышать обидных прозвищ. В тот момент я даже не придала значению гордости, с которой было произнесено мое имя и новая, такая звучная, фамилия.
— Анна Романовна, я забираю эту девочку. Сейчас.
— Но документы и удочерение…
— Я сказала сейчас. Если завтра утром они будут не готовы, к десяти ждите гостей. Из санэпидемстанции. Все понятно?
— Да-да, как скажете, Татьяна Федоровна.
Очередная волна холода, окатывающая всех вокруг, но не меня.
— Всеволод, помоги, пожалуйста, донести девочку до машины. Лиза, познакомься, это твой дядя. Дядя Сева.
— Здравствуйте, — прошептала я мужчине, который все время стоял в дверях и только сейчас, после просьбы, зашёл в комнату.
— Здравствуй, Лиза, — улыбнулся он, подхватывая меня на руки прямо с одеялом. — Не волнуйся ни о чем. Ты когда-нибудь была на море?
— Нет. Только на речке один раз.
— Завтра поедешь, пушинка. Это правда, что ты любишь кошек?
— И ещё собак.
— Такая крошка и совсем не боишься?
— Нет, — помотала головой, — они добрые.
— Добрые. Наверное, хочешь стать ветеринаром, когда вырастешь? — спросил мужчина, опуская меня на заднее сиденье огромной машины.
— Хочу, — кивнула, оказавшись в невиданной роскоши, пахнущей цветочными духами, и стесняясь себя, завернутой в старенькое одеяло, больше, чем своего желания. — Только я не знаю как.