Описание путешествия Голштинского посольства в Московию и Персию
Шрифт:
Сегодня ночью мальчик султана, страдавший поносом и поднявшийся на борт, упал в воду. Хватились его не раньше, как к утру, когда река уже успела давно унести его далеко вниз.
6 октября мы дошли до Саратова, в 350 верстах от Царицына. Здесь нам сообщили, что партия казаков встретила ушедшую сушей вперед «станицу», но, заметив достаточное сопротивление, казаки не решились напасть, но с несколькими кобылицами с большими криками проехали мимо, и вследствие этого много «аргамаков» (так русские зовут персидских лошадей), плохо охранявшихся, они увлекли за собой из станицы и увели их.
11 октября к вечеру началась сильная буря с ЮЗ, которая там и сям разоряла наши суда. Наша лодка, в которой был посол Крузиус, вместе с двумя лодками султана, где находились лошади, была прибита к восточному берегу, получила пробоину и быстро наполнилась водой. Нам пришлось все имущество из нее вынести на берег. Персы, увидя, что лошади бедствуют в воде, разбили бока у лодок и спасли лошадей, кроме одной, которая утонула. Эта буря продолжалась 2 дня и ночь. Так как мы боялись, что ветер доведет нашу лодку до полного крушения, мы срубили мачту; после этого она стала спокойно. 16 ветер поулегся, наша затонувшая лодка опять была поднята, вытащена на берег и законопачена. Персы же, которые не могли более пользоваться своими лодками, пустили теперь лошадей своих берегом. 24 мы прибыли под город Самару, отстоящий от Саратова на 70 миль.
4 ноября праздновались именины посла Отгона Брюг[ге]мана и троекратными салютными выстрелами с обеих лодок ему пожелали счастья. При этом случилось следующее несчастье. Под крышей палубы засунут был заряженный мушкет; когда внутри на судне стали стрелять из орудия, выстрелило и это ружье, и пуля из него пролетела у лакея Каспара Зе(е)лера и Христофа Бута [Пудта], барабанщика, стоявших в это время на палубе, сквозь ноги. Один из них из-за этого долго еще пролежал больным в Казани.
6 мы прошли мимо большой реки Камы и 8 вечером, при большом холоде зашли в казанскую речку. Мы остановились в доброй четверти мили от города, против монастыря. Дольше не имело бы смысла оставаться на Волге, так как ночью настала столь сильная стужа, что на другой день вся речка [Казанка] стала.
Сначала воевода Иван Васильевич Морозов, бывший год тому назад советником царя, принял нас плохо. Причиной было, с одной стороны, что тотчас же не пошли навстречу общей их жадности к подаркам, с другой — что он был близким приятелем наиболее выдающихся русских купцов, стремившихся тогда помешать нашему путешествию и намерению и т. д. Послы, переслав к нему великокняжескую подорожную, любезно приветствовали его и просили о квартирах. Он, однако, не захотел допустить до себя посланцев, сказав им: пусть они идут обратно на суда; он им пришлет ответ. На следующий день он прислал сына боярского на лодку посла Бр[юггемана] и велел спросить: «Кто на них посол и кто купец?» Посол Бр[юггеман], по справедливости, рассердился на это, взял сына боярского за руку и сказал: «Скажи воеводе, что я погонщик свиней. Далее, если сам твой господин не умеет читать, то неужели у него нет людей, которые могли бы прочитать и узнать из подорожной, как нас великий князь титулует?» Тем не менее нам пришлось при большом холоде несколько дней выдержать на лодках; тем из нас, у кого одежда была скудна, пришлось очень тяжело. Воевода, правда, велел сказать, чтобы мы за наши деньги сами искали себе помещения, но русским он в то же время запретил принимать нас иначе, как по его приказанию. Так же точно он велел выпороть стражника, поставленного у входа в речку Казанку за то, что тот нас пропустил. То же было сделано с мальчиком, который принял у болота в свою телегу наших гофмейстера и переводчика, когда они были посланы к воеводе.
11 того же месяца воевода ввел персидского посла и поместил в предместье. Когда этот последний стал говорить о нас воеводе, то нам 13 разрешили продвинуться к самому городу, куда мы с большим трудом и должны были пробираться сквозь лед. Однако нас поместили лишь в слободе, или предместье, а не внутри круговой стены.
Разделение послов и людей по помещениям и еде должно было соблюдаться и здесь, как и на лодках. Но так как едой заведовал посол Бр[юггеман], то нам на особом столе некоторое время давали еду лишь раз в день и в виде напитка давали лишь воду без уксусу и водки.
20 ноября послы подарили воеводе обе свои лодки и поднесли еще другие подарки, которые с благодарностью были приняты и вызвали со стороны воеводы большую готовность помогать нам в пути.
6 декабря русские праздновали выдающийся свой праздник в честь св. Николая; целых 8 дней подряд добрые друзья, мужчины и женщины, усердно посещая друг друга, уходили пьяные домой; иных же таскали. Хозяйка в нашей квартире, обладая хорошим достатком, была посещена несколькими молодыми и старыми женщинами; своих гостей, стыдясь нас, она принимала в особой части комнаты за занавеской, где хорошо угощала их калачами, пирогами, водкой, пивом и медом. Когда, однако, крепкие напитки уничтожили их робость, они сняли занавеску, пришли и подсели к нам, чтобы и немцев сделать участниками своей попойки и веселья; из вежливости нельзя было отказать им, и пришлось с ними вместе веселиться.
В этот день пришел и поп со своим капелланом [дьяконом] покадить перед иконами и в то же время посетить и утешить хозяйку, муж которой был посажен в долговую тюрьму. Он много говорил со мной о их религии и о чудесах у них; между прочим, по его словам, в Казани, в Спасском монастыре, 40 лет тому назад были выкопаны два святых монаха, по имени Варсанофий и Гурий [327] . Они и теперь еще лежат нетленные; если больной человек приходит к ним помолиться, то он тотчас становится здоровым. Когда я спросил: если это так, то почему он не исцелится этим способом от боли в спине, на которую он перед тем жаловался хозяйке? Далее, как же это в Казани столько же слепых, хромых и других калек, как и в других местах России? По этому поводу капеллан громко рассмеялся, а поп начал бранить и капеллана и меня и ушел.
327
Варсанофий и Гурий. Их мощи обретены 4 октября 1696 г.; первый был архимандритом казанского Преображенского монастыря, второй — первым архиепископом казанским.
Пробыв спокойно в Казани пять недель; пока установился хороший санный путь, мы 13 декабря около полудня вновь собрались в путь и направились вперед с 60 санями, оставив, по совету воеводы, персидского посла назади. Мы поехали вверх по Волге и 21 декабря въехали в Нижний, отстоящий от Казани на 60 миль. Послы поместились в доме нашего фактора Ганса Бернгарда, а свита поместилась кругом. Здесь мы, как уже сказано, застали самую крайнюю на востоке лютеранскую церковь, которая в данное время, как нам сказали, стояла здесь уже 68 лет. Пастор ее магистр Христофор Шелиус из Ростока, прекрасный молодой человек, находившийся в ней 4 года, умер за полгода до нашего прибытия. Когда наш пастор в 4 день адвента [последнее воскресенье перед Рождеством] сказал проповедь в их церкви, они просили, чтобы мы остались лишь 2 дня еще здесь у них и провели с ними праздник Рождества, так как, не имея по правилам поставленного пастора, они у нашего хотели принять причастие. Однако из-за спешки посла Брюг[ге]мана пришлось оставить это намерение. Поэтому 23 с. м, пообедав, мы снова двинулись дальше и из Волги проехали в Оку. 26 декабря очень рано в 2 часа мы слушали рождественскую проповедь в деревне Юрино, в 50 верстах от Нижнего, и в тот же день проехали еще 60 верст дальше.
29 того же месяца мы достигли старинного города Володимира. Он в 42 милях от Нижнего и в 29 от Москвы. По старым развалинам и разрушенным стенам башен и домов видно, что раньше это, вероятно, был большой выдающийся город.
В последнее число декабря мы дошли до деревни Рупосо[во], в 8 милях от города Москвы. Здесь наш пристав, направившийся вперед к великому князю, вернулся с сообщением, что послезавтра нас, вероятно, поведут в город.
Здесь Брюг[ге]ман опять стал беспокоен и без причины грозился обрубить нос и уши некоторым из вовсе не маловажных лиц свиты, как только он доберется до границы. Однако никто не обращал на это внимания и не собирался бежать, как это ему было бы угодно.
Глава CIII
(Книга VI, глава 24)
Как нас в Москве вновь приняли, как мы имели аудиенцию и что еще произошло
1 января мы до рассвета поднялись и прошли 25 верст далее, до деревни Пехры [328] , которой мы заблаговременно достигли. Мы слушали новогоднюю проповедь и остановились на этот день.
2 января нас снова весело ввели в Москву. Два отряженных его царским величеством пристава [329] , сопровождаемые большим количеством народа, вышли к нам навстречу, любезно приняли послов и повезли их в город в двух больших санях с красной атласной обивкой, выстланных прекрасными коврами. Для знатнейших из свиты доставлено было 12 белых царских лошадей. Таким образом, при любезных приветствиях многих добрых друзей, находившихся здесь, мы въехали в город и расположились на большом посольском дворе; здесь же мы получили для привета обычные напитки, а также ежедневный «корм», т. е. все, что относится к кухне и погребу.
328
Пехры. Таково нынешнее название; у Олеария— Behra.
329
два пристава. «Лета 7147 генваря в 1 день государь царь… велел Федору Рагозину да подьячему Ивану Протопопову встретить голштинских послов».