Шрифт:
Пусть следов позора мы еще не стерли.
Пусть еще рыданья стынут в вашем горле.
Пусть мрачнее тучи, полночи черней
память униженья, горечь прошлых дней.
Пусть еще мы светом и людьми забыты.
пусть народа имя трауром повито,
пусть в прошедшем нашем, точно злая тень —
скорбный день Батака, Беласицы день.
Пусть иные люди осмеять готовы
боль, что
Укорить нас гнусной памятью ярма;
пусть твердят, что вольность к нам пришла сама.
Пусть. Но в нашем прошлом, не таком уж давнем
веет чем-то новым, богатырским, славным,
чем-то необычным, что, вздымая грудь,
в ней сумело пламя гордое раздуть:
потому что в грозном, роковом молчанье,
подпирая небо мощными плечами,
вся в костях холодных, кручами остра,
высится седая, мшистая гора.
Памятник огромный подвигов бессмертных;
есть такое место на Балканах светлых,
быль, что сказкой стала у народа, есть.
В ней бессмертье наше, наша жизнь и честь.
Слово есть, что славу нашу окрылило,
что собой затмило даже Фермопилы.
Это слово — имя славной высоты —
обломает зубы злобной клеветы.
Шипка!
Трое суток юные дружины
держат оборону. Темные долины
вторят грому битвы в непреклонный час.
Враг идет на приступ! Уж в бессчетный раз
лезут злые орды по суровым кручам;
на отвесных скалах, брызги крови жгучей,
от кровавой бури свет в очах померк.
Сулейман безумный поднял руку вверх
и кричит: «На Шипке мерзостная челядь!»
Лезут вновь на приступ, наводнив ущелье,
с именем аллаха турки, — но гора
отвечает грозным рокотом: «Ура!»
Пули, камни, бревна вниз несутся градом.
Храбрые дружины, встав со смертью рядом,
отражают натиск злобного врага:
дорога отвага — жизнь не дорога!
Нет, никто не хочет быть последним в войске.
Каждый, если надо, встретит смерть геройски.
Слышен треск винтовок. Турки вновь ревут,
вновь бегут на приступ — страшен наш редут!
Турки злы, как тигры, а бегут, как овцы.
Вновь волна взметнулась: держатся орловцы
и болгары — им ли страшен смерти взор!
Штурм жесток и грозен, но грозней отпор.
Бьются трое суток — помощь не приходит,
взор нигде надежды светлой не находит,
не летят на помощь братские орлы:
но стоят герои средь кровавой мглы.
Точно горсть спартанцев против Ксеркса полчищ.
Хлынул враг на приступ, — выжидают молча!
И когда последней схватки час настал,
наш герой Столетов, славный генерал:
«Братья-ополченцы! — крикнул с силой новой.
Родине сплетете вы венец лавровый!»
И опять герои всей дружиной гордой
ждут, когда прихлынут вражеские орды.
Бешеные орды. О высокий час!
Волн порыв улегся, присмирел, погас.
Кончились патроны — воля не изменит!
Сломан штык — ну что же, грудь его заменит!
Если нужно, сгинем в битве роковой,
пред лицом вселенной на горе крутой.
Смертью богатырской, и битве побеждая...
«видит нас сегодня вся страна родная:
ей ли наше бегство с высоты узреть?
Отступать не станем — лучше умереть!»
Больше нет оружья! Бойня, гекатомба, —
каждый кол — оружье, каждый камень — бомба.
В каждом сердце яркий пламень запылал,
камни и деревья рухнули в провал!
Кончились и камни — стало биться нечем, —
мы с крутого склона в турок трупы мечем!
И на орды вражьи черным, страшным роем
падают с обрыва мертвые герои.
И трепещут турки: никогда пред ними
не сражались рядом мертвые с живыми;
в воздухе витает одичалый крик.
Алую дорогу пролагает штык.
Но герои наши, встав скалою твердой,
встретили железо мощной грудью гордой
и рванулись в сечу, отметая страх,
чтобы гибель встретить с песней на устах...
Но опять взметнулись орды полчищ диких,
захлестнуть пытаясь воинов великих...
Кажется, достигнут храбрости предел...
Вдруг Радецкий славный с войском подоспел!
И теперь, лишь буря грянет на Балканы,
вспоминают Шипку горы-великаны,
и проносят эхо — гром былых побед —
через перевалы, в сонм грядущих лет.