Ополченец
Шрифт:
Я продолжал рассматривать метку. Потом перевёл взгляд на руку Прохора, у которого таких звёзд было — семь. На руке Егора я ничего не увидел. Его ладонь была затянута в перчатку с обрезанными пальцами.
— Так это что, потом постоянно руку в пень пихать? — не удержался я от скепсиса.
Прохор и Егор заржали.
— Нет, — пояснил Егор, который теперь официально стал моим наставником. — Новые метки сами появляются. И вот тебе, кстати, маленькая мудрость: заведи перчатку, как у меня. Чтобы каждый встречный-поперечный не знал про тебя сразу всё. Чем люди меньше знают, тем лучше.
— И то верно, — согласился Прохор. — А на меня не смотри, я спал просто. Да и здесь свои все. — С этими словами Прохор достал из-за пазухи перчатку и натянул на руку. — А так — да, лучше не светить почём зря. Твари — они, знаешь, тоже не дурные. Особенно высокоуровневые. Пусть лучше недооценивают тебя — они, падлы, заносчивые.
Сложно, на мой взгляд, недооценить охотника с единственной меткой на руке. Но я не сомневался, что скоро это дело поправлю.
— Ну, к деньгам. — Прохор погонял пальцем по столу одну из моих косточек. — Три штуки твоих, Владимир, Ополченец-ученик. То есть, три серебряных рубля.
Понять, много это или мало, мне пока было не по силам. Крестьяне, у которых я жил, обитали в такой жопе, что жили преимущественно бартером и натуральным хозяйством. Платить было особо некому, вот и в разговорах деньги не возникали. Поэтому я просто кивнул. Сгрёб со стола три монеты и бросил их в свой мешок. Егор забрал десять.
— Идём? — посмотрел я на Егора. — Назад, до места подкинешь?
— Погоди! — вспомнил Прохор. — Ты грамотный, Владимир?
— Да.
— Тогда вот тебе подспорье.
Подспорьем оказалась книга, которую Прохор взял с полки. Деревянный переплёт, криво нарезанные листы. А на обложке — падающая звезда.
— Откроется только под рукой кого-то из нашего ордена, — пояснил Прохор. — Здесь — всё, что мы знаем. Толкования рангов, известные знаки, про тварей тоже прочтёшь. Слова попадаются мудрёные, запоминать много нужно. На год тебе учёбы хватит. А потом, как подучишься, можно и за охоту браться потихоньку.
Так-то я кивнул, но мысленно фыркнул. Прохор, видимо, посчитал меня безграмотным крестьянином. Слова мудрёные, ишь ты! Конечно, местная азбука была малость непривычной, но я таки обладал фотографической памятью. Год сидеть над одной книжкой? Ха! Через год я три своих напишу.
В мешок книга еле влезла, здоровенная оказалась. Попрощавшись с Прохором, мы вышли из оплота и остановились на пороге. Дверь за нами закрылась.
— Ну и что, пойдёшь теперь усадьбу Давыдова искать? — спросил Егор.
— Пойду, — кивнул я. — До деревни докинешь?
— Да, Знак я там оставил. Где искать-то тебя потом?
— Это через год, что ли? — Я фыркнул. — Приходи завтра-послезавтра в усадьбу, поговорим. На охоту сходим.
— Владимир, — вздохнул Егор. — В первый раз тебе повезло. Но не думай, что всегда так будет. Охота — это тебе не развлечение.
— Ну, знаешь, если так к делу относиться — к тридцати годам выгорание и антидепрессанты гарантированы.
— Что?
— Что?
Мы посмотрели друг на друга. Но тут наша беседа оборвалась сначала звонким ударом хлыста, а потом громким визгом. Я перевёл взгляд на дорогу и увидел пренеприятнейшую картину.
Глава 4
По дороге бежала девушка. Местная, деревенская, судя по одежде. А за ней гнался, пошатываясь, не первой трезвости хмырь. И вот этот хмырь был одет солидно. Мне особенно понравились новёхонькие сапоги из кожи.
Возраста хмырь был моего, но тяжелее килограмм на двадцать, и килограммы эти ушли отнюдь не в мышцы. Во всяком случае, судя по тому, как он перекладывал кнут из одной руки в другую — устал, бедняжка.
— Ладно, — сказал Егор, — пойдём…
— Погоди-ка. — Я сунул ему свой мешок и пошёл к дороге.
— Владимир, ты куда? — заволновался Егор. — Ты это чего?
Но я не слушал. Я ускорял шаг, рассчитывая так, чтобы поравняться с хмырём, когда он проковыляет мимо. Почти угадал — в метре до расчётной точки хмырю несказанно повезло. Кнут спутал лодыжки девушки, и она упала, едва успев выставить руки перед собой.
— Попалась, шваль! — заорал довольный хмырь. — А ну, лежать! Я тебя сейчас…
Но «сейчас» не сложилось. Я выставил перед собой ногу, и хмырь, запнувшись, полетел носом в землю.
В отличие от девушки, он не был трезвым, и руки выставить не успел. Хлебальник себе расквасил основательно, да ещё и рядом с лужей. Так что когда повернулся ко мне, рожа его представляла собой жутковатую индейскую маску из крови и грязи.
— Ты!!! — заорал хмырь. — Да ты… Да я тебя запорю!
— Ну давай. Встань, запори, — предложил я.
Хмырь попытался встать, но я ласковым тычком ноги отправил его обратно.
— Ах, ты… Да я тебя теперь…
— Что? Два раза запорешь? Ну так вперёд. Чего ждёшь-то?
Очередная попытка подняться закончилась так же, как предыдущая. Где-то за моей спиной раздался смех — собирались зрители. Как бы ни был пьян сидящий на дороге хмырь, он сообразил, что обосрался. И начал лихорадочно думать, как бы сохранить лицо. Вот это вот грязное окровавленное лицо, н-да.
Пока хмырь думал, я наклонился и поднял кнут. Помог ошалевшей от такого поворота девушке выпутаться. Задумчиво взвесил в руке рукоятку кнута. Красивая. Перемотана разноцветными полосками кожи.
— Ты, парень, кажется, не понял, на кого руку поднял, — прорычал хмырь.
— Руку? — удивился я. — Пальцем тебя не трогал. Ты чего, дядь, перепил?
Смех за спиной стал увереннее и многочисленнее. А я ведь и вправду руку на него не поднимал. Только ногу.
— Я — граф Дорофеев! — заорал хмырь. — Это — моя деревня. Здесь всё моё! И все мои! И ты — мой!
— Не, вот это — извини. Я больше по девушкам, — возразил я. И ударил хлыстом по земле.
Хмырь вздрогнул.
— И не граф ты никакой, — вдруг подключился Егор, встав со мною рядом, — а сынок графский. Поднимайся да ступай домой, проспись.