Оппенгеймер. Триумф и трагедия Американского Прометея

Берд Кай

Увлечению Оппенгеймера психологией способствовали его пылкие, нередко взбалмошные отношения с Джин Тэтлок, ведь она, в конце концов, готовилась стать психиатром.

Не входя в состав группы, Джин тем не менее лично знала многих ее членов и позднее в процессе обучения сама прошла психоаналитическое обследование у доктора Бернфельда. Меланхоличная и углубленная в себя, Тэтлок делила с Робертом одержимость сферой подсознания. К тому же для такого политического активиста, как Оппенгеймер, решение изучать психоанализ под руководством марксиста-фрейдиста не выглядит случайным.

Некоторым из старых друзей, в особенности Эрнесту Лоуренсу, неожиданный всплеск политической активности Оппенгеймера пришелся не по душе. Лоуренс

с готовностью сочувствовал преследуемым родственникам друга, однако сам считал, что события в Европе не касаются Америки. Он то же самое говорил и Оппи, и его брату: «Ты слишком хороший физик, чтобы лезть в политику». Такие вещи, полагал Лоуренс, должны быть уделом тех, кто в них разбирается. Однажды он вошел в радиационную лабораторию и увидел, что Оппи написал на доске: «Вечеринка с коктейлями у Броди в поддержку испанских лоялистов, приглашаются все». Лоуренс уставился на объявление и, кипя от негодования, стер его с доски. В его глазах политическая деятельность Оппи была досадной помехой.

Глава девятая. «[Фрэнк] вырезал его и отправил»

Мы оба [Шевалье и Оппенгеймер] одновременно были и не были [членами Коммунистической партии]. Как хотите, так и понимайте.

Хокон Шевалье

Двадцатого сентября 1937 года Юлиус Оппенгеймер скончался от сердечного приступа в возрасте шестидесяти семи лет. Роберт понимал, что Юлиус растерял былую живость, однако внезапная смерть отца стала для него потрясением. После смерти Эллы в 1931 году у Юлиуса сложились близкие, доверительные отношения с сыновьями. Он часто навещал обоих, и нередко друзья Роберта становились его друзьями.

Восемь лет экономической депрессии несколько сократили состояние Юлиуса. Но даже на момент его смерти, поровну поделенное между Фрэнком и Робертом, оно составило внушительную сумму в 392 602 доллара. Ежегодный доход от наследства давал братьям в среднем десять тысяч долларов сверх того, что зарабатывали они сами. Однако, проявив свойственную ему раздвоенность чувств в отношении семейного богатства, Роберт немедленно завещал свою долю имущества Калифорнийскому университету на стипендии аспирантам.

Братья Оппенгеймеры всегда были чрезвычайно близки. У Роберта возникали тесные отношения со многими людьми, но ни с кем не были так глубоки и прочны, как с родным братом. Их переписка 1930-х годов отражает эмоциональную насыщенность, нехарактерную для братьев, тем более для братьев с восьмилетней разницей в возрасте. Письма Роберта нередко звучали так, словно их написал не старший брат, а отец. Временами тон старшего брата принимал раздражающе-покровительственный оттенок, хотя Фрэнк и без того стремился подражать Роберту. Фрэнк терпеливо сносил слова и поступки волевого старшего брата и лишь много лет спустя признался, что «юношеская нахрапистость… не покидала моего брата чуть дольше, чем следовало».

Фрэнк и Роберт были друг на друга похожи и непохожи одновременно. Младший Оппенгеймер ни у кого не вызывал неприязни. Он был копией Оппи без острых углов, обладал не меньшими талантами, чем старший брат, без резкости последнего. «Фрэнк — приятный, милый человек», — отзывалась о нем физик Леона Маршалл Либби, дружившая с обоими братьями. Она называла Фрэнка «дельта-функцией». Эта математическая функция, используемая в физике, равна нулю везде, кроме одной точки, где она обращается в бесконечность, а ее интеграл по любой окрестности этой точки равен единице. Фрэнк располагал неисчерпаемым запасом доброй воли и хорошего настроения. Роберт сам много лет спустя признал: «Как человек он лучше меня».

Одно время Роберт пытался отговорить Фрэнка от выбора физики в качестве главного призвания. Когда Фрэнку было тринадцать лет и он явно вознамерился идти по стопам старшего брата, Роберт написал ему:

«Я сомневаюсь, что книги по теории относительности принесут тебе удовольствие без изучения основ геометрии, механики и электродинамики. Но если ты решил попробовать, труд Эддингтона — лучшее из того, что написано для начинающих. <…> И последний совет: постарайся как следует разобраться, обстоятельно и искренне, пока не будешь полностью удовлетворен в том, что тебя больше всего интересует, потому как, только научившись это делать, только поняв, как это трудно и приятно, ты сможешь по достоинству оценить более грандиозные вещи вроде теории относительности и механистической биологии. Если ты думаешь, что я неправ, без колебаний скажи мне об этом. Я всего лишь рассуждаю на основе своего куцего опыта».

К моменту поступления в Университет Джонса Хопкинса в Балтиморе Фрэнк был полон решимости доказать, что сделан из того же теста, что и брат. Подобно Роберту, он был всесторонним эрудитом, любил музыку, но, в отличие от него, очень хорошо играл на музыкальном инструменте — флейте. Фрэнк регулярно выступал в университетском квартете. Однако главной страстью юноши была физика. Учась на втором курсе, Фрэнк встретился с братом в Новом Орлеане, где оба присутствовали на ежегодной конференции Американского физического общества. После встречи Роберт написал Эрнесту Лоуренсу: «Мы вместе провели хороший отпуск, и я думаю, что Фрэнк окончательно решил связать свою жизнь с физикой». Повидав немало физиков, с горячим энтузиазмом относящихся к своей работе, Роберт заметил, что «они не могут не вызывать большой симпатии и уважения, а их работа — большого интереса». На второй день конференции Роберт привел Фрэнка на объединенное заседание биохимиков и психологов. Хотя оно было «невероятно шумным и очень забавным», в то же время «отвращало от слепой веры в обе эти науки».

Однако позже, всего несколько месяцев спустя, Роберт предложил Фрэнку не спешить с выбором физики, не исследовав альтернативные сферы. Он предположил, что интеллектуальный аппетит Фрэнка могла бы разжечь курсовая работа по биологии. Утверждая, что «физика обладает красотой, с которой не сравнится никакая другая наука, точностью, аскетизмом и глубиной», он в то же время советовал Фрэнку поступить на продвинутый курс физиологии: «Генетика определенно включает в себя точные приемы и сложную теоретическую базу. <…> Сделай одолжение, изучи с моего полного благословения физику, все, что она дает, чтобы понять ее, уметь ей пользоваться и, если захочешь, преподавать ее, но до поры не планируй “заниматься” ей, не делай ее изучение своим призванием. Прежде чем принять такое решение, ты должен больше узнать о других науках и намного больше о самой физике».

Фрэнк пропустил совет брата мимо ушей. Закончив университетский курс физики за три года, он продолжил обучение в 1933–1935 годах в Кавендишской лаборатории в Англии под началом физиков, ранее учивших Роберта, и встретил там друзей брата — Макса Борна и Поля Дирака. К этому времени Роберт полностью смирился с выбором Фрэнка. «Ты знаешь, как я был счастлив, — писал он Фрэнку в 1933 году, — когда ты решил поехать в Кембридж…» Теперь он по-настоящему тосковал по брату. «Прежде редко случалось, — писал он в начале 1934 года, — чтобы я так сильно скучал по тебе, как последнее время. <…> Я принял к сведению то, что тебе хорошо в Кембридже, что физика глубоко проникла в твое сердце, физика и очевидные жизненные достижения, которые она приносит. Я принял к сведению, что ты упорно работаешь, набил руку в лаборатории, подробно изучаешь математику и наконец-то находишь в этом и в естественной строгости кембриджской жизни адекватное пространство для своей неослабной потребности в дисциплине и порядке». Хотя письма Роберта подчас звучали как нравоучения старшего брата, они ясно показывали, что он не меньше Фрэнка испытывал потребность в близких отношениях с братом.