Опричнина
Шрифт:
Настоящая работа написана на основе всей совокупности сохранившихся источников, как опубликованных, так и рукописных. Не все проблемы освещены в ней равномерно. Основное внимание уделено социально-экономическому и политическому смыслу опричнины. Вопросы внешней политики России 60-х — начала 70-х годов XVI в., а также истории общественной мысли рассматриваются лишь в той мере, в какой они необходимы для понимания хода и значения опричных преобразований [70] .
70
Во второе издание книги включены дополнения, исправления и уточнения, ставшие необходимыми в связи с изучением проблемы в 1964–1974 гг., а также те разделы, которые были опущены в первом издании по техническим причинам. На книгу опубликованы следующие рецензии: Бурдей Г.Д. Опричнина в новой исторической литературе // Преподавание истории в школе. 1964. № 6. С. 27–34; Троицкий С.М. и Хорошкевич А.Л. Обзор литературы по истории СССР периода феодализма // ИСССР. 1965. № 3. С. 183–184; Дубровский С.М: Еще раз о «великом государе». Новын труды об опричнине // Знамя. 1965. № 1. С. 211–216; Каштанов С.М. Книга о русском войске XVI в. // ВИЖ. 1965. № 2. С. 87–90; Кобрин В.Б. [Рецензия] // ВИ. 1965. № 12. С. 155–157; Fine J.//Kritika. 1964. Vol., № 2. P. 1–11; Wojcik Z. Opricnina w swietle najnowszych publicij//Kwartalnik historyczny. 1965. R.72, z. 4. S. 919–930; Hoffmann P. Sowjetische Publikationen zur russischen Geschichte des 16. Jh.//Zeitschrift fur Geschichtswissenschaft. 1965. Jg. 13, Hf. 1. S. 151–156; Idem. Jahrbuch fur Geschichte der UdSSR und der volksdemokratischen Lander Europas. Berlin, 1966. Bd.9. S. 419–424.
При
Глава I
Историография. Обзор источников
Начало страстным спорам в историографии вокруг опричнины положили Иван Грозный и Андрей Курбский, с именами которых связано уже само становление нового этапа в истории Русского государства XVI в. В их эпистолярном поединке отчетливо выступают диаметрально противоположные оценки событий опричных лет, на долгое время определившие направление историографических споров. Окруженные цветистыми легендами историков различных направлений, эти крупнейшие политические деятели своего времени и талантливые публицисты, как правило, изображались в дворянско-буржуазной исторической науке носителями двух «начал» — самодержавия и крамольного боярского сепаратизма. Казалось бы, так и должно было быть — одну сторону представлял государь всея Руси, а другую — опальный вельможа, дерзнувший бежать «от царского гнева» в Литву. Но вот эта-то кажущаяся очевидность и привела к многочисленным недоразумениям, лишь затемнившим, а не просветлившим полемику царя и боярина, а вместе с тем и понимание опричных преобразований. Если в историческом споре Ивана Грозного и Андрея Курбского первый является нападающей стороной, когда речь заходит о реформах правительственного компромисса середины XVI в., то уже при разговоре об опричнине державному повелителю приходится зачастую занимать оборонительные позиции. «Про что, царю, сильных во Израили побил, еси и воевод от Бога данных ти, различным смертем предал еси?» [71] — восклицает князь Андрей в своем первом послании московскому царю, с которого и началась полемика царя и боярина. И дело, конечно, заключалось не только в том, что Курбский принадлежал к кружку молодых энтузиастов, осуществлявших реформы середины XVI в., а в разгоряченном воображении грозного царя родилась идея опричнины, железной рукой претворявшаяся в жизнь во второй половине 60-х — начале 70-х годов. Иван Грозный не мог привести ни одного примера, ни одного факта (как это сделал Курбский для времени Избранной рады), для того чтобы показать самоценность опричных мероприятий: они приобретали в его устах смысл только как расплата за какие-то прошлые преступления бояр и княжат. Это могло лишь укреплять позиции Курбского, выступившего с обличением царя Ивана сразу же после своего бегства из Юрьева в 1564 г. Для него все существо опричнины сводилось к бессмысленному истреблению воевод, оклеветанных в изменах и чародействах. Этими гонениями и объясняет князь Андрей свой отъезд за рубеж [72] .
71
Сочинения князя Курбского. Т. 1//РИБ. Т. XXXI. СПб., 1914. Стб. I [ПИГАК. С. 9; Ср. С. 7].
72
Сочинения князя Курбского. Т. 1//РИБ. Т. XXXI. СПб., 1914. Стб. 1–7.
Царь Иван в том же 1564 г. направляет Курбскому пространный ответ. Поражает внутренняя неслаженность этого, по словам князя Андрея, «широковещательного и многошумящего» послания. Отвечая на обвинения Курбского, Иван IV старается доказать, что опричные репрессии вызваны были изменой бояр. Чего только он не приписывает «крамольным боярам!» Оказывается, «и литовская брань улучилася вашею же изменою и недоброхотством», хотя сам же он пишет ниже, что Адашев и Сильвестр выступали против Ливонской войны [73] . С негодованием описывает он те обиды, которые якобы накопились у него на действия вельмож, Сильвестра и Алексея. Иван IV не отрицал самих гонений на бояр за «измены и чародейства», Отстаивая самодержавные права царя, он заявлял, что «жаловати есмя своих холопей вольны, а и казнити вольны же» [74] . Вот тут-то и коренилась двойственность образа Ивана Грозного: олицетворяя собой самодержавную власть, окруженную ореолом «святости», он в своей практике зачастую оказывался обыкновенным деспотом, от личной воли которого зависели жизнь и смерть его подчиненных. Следы удельной психологии в творчестве Ивана Грозного сильнее, чем это представлялось многим историкам. Он воюет не с боярством вообще, а с непокорными лично ему вельможами. Царь Иван отнюдь не сознательный выразитель интересов дворянства (каким был И.С. Пересветов). Ведь не кто иной, как он, возмущался Адашевым и Сильвестром, которые «молодых же детей боярских с вами (т. е. боярами. — А.З.) чес-тию подобяще» [75] . Он негодовал и на бояр, которые в малолетство царя «не по делу» жаловали детей боярских, «верстая не по достоинству», «рабы же свои, аки вельможа, сотвориша» [76] . Бегство Курбского продиктовано было, по его мнению, тем, что тот захотел «изменным обычаем быти Ерославскому владыце» [77] . Жизнь заставила Ивана IV многое делать в интересах рядовых феодалов, но идеология его была куда противоречивее, чем та, которую в иконописных тонах воссоздавали ревнители российского самодержавия XIX в.
73
Послания Ивана Грозного/ Текст подгот. Д.С. Лихачев и Я.С. Лурье, под ред. В.П. Адриановой-Перетц. М.; Л., 1951. С. 11; Ср. С. 49. (Далее — ПИГ) [ПИГАК. С. 14; Ср. С. 38].
74
ПИГ. С. 30 [ПИГАК. С. 26].
75
ПИГ. С. 30 [ПИГАК. С. 26].
76
ПИГ. С. 33–34 [ПИГАК. С. 28].
77
ПИГ. С.10 [ПИГАК. С. 13.].
Красочную картину опричных зверств Курбский нарисовал в своей «Истории о великом князе Московском». Выступая апологетом Избранной рады, Курбский не разделял всецело взгляды консервативного боярства. Однако то, что было разумно в середине XVI в., в третьей четверти века постепенно становилось анахронизмом. Для Курбского, написавшего своеобразный реквием по убиенным в опричные годы, в это время на Руси ничего не происходило, кроме бессмысленной резни, объясняющейся лишь злой волей царя и наущениями его дурных советчиков [78] . Рационалистские представления князя Андрея сталкивались с теократическими взглядами Ивана IV.
78
РИБ. Т. XXXI. СПб. 161–354.
Опричнина сделалась достоянием историографии уже в начале XVII в., когда плеяда блестящих публицистов задумалась над причинами только что пережитого ими Смутного времени, казалось бы, потрясшего самые основы государственного строя.
Составитель хронографа 1617 г., происходивший из аристократического окружения молодого царя Михаила Романова, с недоумением писал, что он не знает, почему многомудрый ум Ивана IV после смерти Анастасии заменился яростным нравом. Верноподданнические чувства не позволили автору объяснить «крамолу междоусобную» вмешательством провидения, а вельможные симпатии заставили его все-таки с сокрушением отметить, что царь, «нача сокрушати от сродства своего многих, та-коже и от вельмож синклитства своего» [79] .
79
Попов А. Изборник славянских и русских сочинений и статей, внесенных в хронографы русской редакции. М., 1869. С. 183.
Смелее высказывания тех публицистов, которые не были связаны с официальными кругами. Автор Пискаревского летописца (первая четверть XVII в.) заявлял, что опричнина была установлена «попущением божием…за грехи наши… советом злых людей». Обнаружилось даже, что «бысть в людех ненависть на царя от всех людей» [80] . Почти с радостью сообщал он о казнях времени опричнины.
Личные счеты с Иваном Грозным были у писателя князя И.М. Катырева-Ростовского, составившего в 1626 г. колоритную повесть о Смуте: в свое время грозный царь казнил одного из его родичей, Андрея Ивановича, и не раз «жаловал» опальными «милостями» других ростовских княжат. Катырев, как и Курбский, превознося успехи Избранной рады, считает, что лишь позднее царь, «супротивен обретеся и наполнися гнева и ярости, наченше подовластных своих сущих раб зле и немилостивно гонити» [81] , безвинно истреблять воевод и других людей православного царства.
80
ПСРЛ. 34. М.,1978. С. 190
81
РИБ. Т. XIII. СПб., 1909. Стб. 561.
Талантливый и самобытный публицист дьяк Иван Тимофеев начинает свои воспоминания с характеристики опричнины. «От умышления же зельныя ярости на своя рабы» царь Иван «возненавиде грады земля своея и во гневе… всю землю державы своея, яко секирою, наполы некако разсече» [82] . Отдавая должное уму и талантам Ивана IV, Тимофеев вместе с тем скорбит, что царь уничтожил многих, даже расположенных к нему вельмож. Этот «велик раскол» и был причиной Смуты [83] . Тимофееву, много лет служившему в Новгороде, особенно дикими казались новгородский погром и гибель Владимира Старицкого.
82
Временник Ивана Тимофеева / Под ред. В.П. Адриановой-Перетц. М.; Л., 1951. С. 11, 12.
83
«Сим разделением, мню, нынешнея всея земля розгласие, яко прооб-разуя оттуда до зде» (Временник Ивана Тимофеева. С. 12).
С XVIII в. исторические события становятся объектом научного исследования. Виднейшим русским историком первой половины XVIII в. был В.Н. Татищев. Он не оставил целостного изложения событий царствования Ивана IV; тем не менее и по его единичным высказываниям мы видим, как отрицательно относился В.Н. Татищев к спесивому боярству, ко всему тому, что мешает «монаршескому правлению», которое «государству нашему прочих полезнее, чрез которое богатство, сила и слава государства умножается, а чрез прочия умаляется и гибнет» [84] .
84
Татищев В.Н. История Российская с самых древнейших времен. Кн. I. Ч. 2. М., 1769. С. 545.
Являясь приверженцем петровского абсолютизма, Татищев и царствование Ивана Грозного расценивал положительно, осуждая «некоторых безпутных вельмож бунты и измены» [85] . Ненависть Татищева к боярству станет еще более понятной, если мы вспомним напряженную борьбу Петра I с боярско-аристократической оппозицией, чьим знаменем был царевич Алексей.
Поборнику дворянских привилегий князю М.М. Щербатову «самовластие» Ивана IV, равно как и «отгнание» от власти «знатных», «именитых» особ, не приходилось по вкусу. По его мнению, никакого конфликта между царем и боярами не было, а просто царь неизвестно почему порвал союз с боярством, заподозрив его без всякого основания в измене, превратился в тирана и привел государство к разрухе [86] . Сущность опричнины Щербатов пытался найти в военных нуждах правительства. Иван IV, оказывается, хотел создать из стрельцов «наинадежнейшие войска» и стремился при этом «сам быть их непосредственно первым начальником и особливые отделил волости на содержание их, которые были опричниной именованы» [87] .
85
Татищев В.Н. История Российская с самых древнейших времен. Кн. I. Ч. 2. М., 1769. С. 544.
86
Щербатов М. М. История Российская с древнейших времен. Т. V. Ч. 2. СПб., 1903. С. 483–484.
87
Щербатов М. М. История Российская с древнейших времен. Т. V. Ч. III. СПб., 1789. С. 219.