Опрокинутый купол
Шрифт:
– Зачем дали ему уйти, господин? Поймали бы – мигом выпытали, кто его подослал.
Белозерский князь не отозвался, хотя точно знал ответ. Лишь нагнулся, зачерпнул снега и провел по лицу, смывая кровь.
Йаланд всякий раз уходил перед рассветом, пока Ольгес еще спал, и, случалось, пропадал когда на день, когда – на неделю. И редко возвращался назад веселым. Ольгес недоумевал, часто приставал с расспросами, отец же только отмахивался либо отделывался общими фразами. И все повторял: «Если что со мной – держись Патраша. Он в беде не оставит».
Патраш Мокроступ учил мальчика странным наукам. Иногда – такому, что впору было испугаться. Учил находить в лесу коренья и травы, дающие способность разговаривать с духами темной стороны. Учил приносить в жертву коварному богу Ильке голову петуха и в брызгах крови на земле, в очерченном кругу, видеть судьбу нужного человека… А зачастую – не только видеть, но и направлять.
– Ты боишься? – как-то спросил он парнишку. Они сидели возле костра в ночном лесу, на крохотной поляне возле обрывистого берега реки. С реки тянуло холодом. Ольгес извертелся, пытаясь приноровиться к тому, что спина его отчаянно мерзла, а лицо пылало от жара костра. Липла надоедливая мошкара. Патраш, однако, ни малейших неудобств не ощущал. Он вообще не замечал ничего вокруг – сегодня созвездие Стожары (Плеяды) ярко светило прямо над головой и деревья казались плоскими, будто вырезанными из бумаги. Сегодня была Ночь Колдовства.
– Нет, – сказал Ольгес. – Но… Мне не по себе.
– Почему? Юноша помедлил.
– Я чувствую, что меня засасывает куда-то, словно в трясину. Я погружаюсь с головой…
– И что? – с интересом спросил Патраш.
– И мне совсем не хочется выбираться на поверхность. Скажи, может, я уже и не человек, а .какой-нибудь болотный черт?
Веселый огонь разыгрался не на шутку. В его отсветах узкое лицо Мокроступа казалось страшноватой маской: нос будто удлинился, черные с сединой космы, перехваченные кожаным обручем, приобрели красноватый оттенок… Он протянул руку, бросил в середину костра ветки сырой ольхи и стал наблюдать, как вода с шипением борется с огнем. Текучее и твердое, сухое и жидкое…
– Ты такой, каким хотел видеть тебя твой отец. Когда-то давно (ты в ту пору еще не родился) Йаланд Вепрь в одночасье потерял все, что имел. Его илем сгорел, и они с твоей матерью долго скитались, словно воры, по собственной земле. А потом, в тот миг, когда ты появился на свет, Ирга умерла… И душа Йаланда почернела, как дерево в пламени. Люди Мстислава до сих пор ищут его повсюду.
– Зачем?
– Якобы Мстислав однажды увидел твою мать во главе свадебного поезда (тебе известен наш обычай: жених должен оберегать невесту от постороннего глаза… Йаланд, стало быть, не уберег) и возжелал ее… Говорят, она была очень красива, – колдун пожевал губами. – Но я думаю, интерес Мстислава заключался в другом.
– В чем же? – спросил Ольгес.
– В тебе.
Ночь посветлела, исчезла поляна на берегу реки, костер вдруг вознесся над землей, на высоту человеческого роста, и принял форму сверкающего шара…
– Что это? – прошептал Ольгес.
– Это божество Древних, – донесся издалека голос Патраша.
– Кто такие Древние?
– Те, кто жил здесь, когда людей было еще совсем мало, они больше походили на обезьян, и одевались они в звериные шкуры. Неизвестно, откуда взялись Древние, у каждого народа на этот счет сложились свои легенды. Кто-то думает, что это боги, за какую-то провинность сосланные на Землю, кто-то – что Древние вышли из глубины Мирового моря. Ижоры уверены, будто они прилетели с неба, из созвездия Конской Привязи (Большой Медведицы). Они были совсем не похожи на людей, но их мужчины взяли себе земных женщин, и племена, которые живут во всех частях света, – это потомки Древних. Не знаю, кто тут прав. Может, и никто.
Голос отдалялся. Теперь он как бы и не звучал – в голове сами собой возникали слова и складывались в образы… Сказочные города с переплетениями путей на разных высотах, непонятные жилища (башенки – не башенки, дома – не дома), все вознесено над землей на ажурных, почти невесомых опорах…
Однако вдруг все переменилось. Что-то темное, страшное появилось на горизонте, точно гигантский змей выполз из пещеры, заполнил небо, подмял под себя землю, и там, где он проползал, она становилась жидкой, будто расплавленное стекло, и застывала – идеально гладкая, бесцветная, лишенная жизни на миллионы лет…
Ольгес испугался и, кажется, закричал – картина перед глазами опрокинулась и раскололась на отдельные фрагменты. Голова больно ударилась обо что-то (оказалось, о камень, на котором только что сидел). Вновь из небытия возникло ночное небо в верхушках сосен и удивленное лицо колдуна. Ольгес поморщился и сел, осторожно дотрагиваясь до затылка.
– Ты действительно видел это, – в голосе Патраша слышалось восхищение.
– Что стало с Древними? – спросил юноша, справляясь с дурнотой.
– Они ушли. Неизвестно, какая беда обрушилась на них… Погибли они все или кто-то сумел выжить.
– Они поклонялись Шару?
– Они создали его. Или скорее получили его в наследство от кого-то еще более могущественного. Древним – тем, кто уцелел в огне войн, пришлось навсегда покинуть свой дом. И теперь Шар – это единственное, что осталось после них.
Патраш замолчал. Костер еще продолжал гореть, но уже затухал, и Стожары переместились на восток, поблекли и растворились в светлеющей рыжеватой полосе. Он рассказал этому мальчишке все, что знал (слышал от отца, а позже – от учителя, а отец – от деда и прадеда, и так на много-много поколений). Теперь Патраш испытывал странную неловкость и (он сам не решался себе признаться) – нечто похожее на страх. Он встретил ученика, во много раз превосходящего способностями своего наставника.
А ученик вдруг задумчиво спросил:
– Зачем же я нужен вам?
Квартира была маленькая – две комнатки, одна из которых – та, что побольше, – играла роль гостиной или столовой (чистенькие занавески на окнах, салфеточка на телевизоре и несколько милых безделушек на безликом серванте производства местной мебельной фабрики, нигде ни пылинки – видна заботливая рука Маргариты Павловны). Дверь во вторую комнату была закрыта, и из-за нее иногда слышались шорохи и тихое потрескивание.
Сама Маргарита Павловна предстала на пороге в милом домашнем халатике. И вся она – милая и домашняя – олицетворяла собой образ идеальной хозяйки-экономки, которой самой природой предназначено вить теплое семейное гнездышко (местную разновидность английского «Мой дом – моя крепость»), содержать его в любовном порядке, растить детишек (жаль, покойный муж не разглядел своего счастья, «сберегал себя» для творчества… А стоило ли?).
Она приветливо улыбнулась, словно Борис и впрямь был желанным гостем, провела его в гостиную-столовую, спросила: «Поужинаете с нами? Рома только что закончил заказ, сейчас присоединится».