Опрокинутый мир (сборник)
Шрифт:
— Вы меня не любите?
— Не знаю, Эдуард.
— Прошу вас, будьте моей женой. — Я не видел, но почувствовал, как она покачала головой. Но вслух она ничего не ответила. — Вы выйдете за меня, Амелия?..
Она продолжала молчать, и я ждал, не в силах скрыть волнение. Амелия лежала теперь неподвижно, руки ее были сомкнуты у меня за спиной, но оставались спокойными и безучастными.
— Просто не могу представить себе жизни без вас, Амелия, — сказал я. — Мы знакомы, в сущности, так недавно, а кажется, будто я знал вас всегда.
— Мне тоже
— Тогда прошу вас — выходите за меня замуж. Когда мы доберемся до населенных мест, то разыщем британского консула или священника-миссионера и сможем пожениться немедля.
— Не надо говорить о таких вещах.
Я спросил, совершено упав духом:
— Вы мне отказываете?
— Ну пожалуйста, Эдуард…
— Вы уже обручены с другим?
— Нет, и я вам не отказываю. Но, по-моему, не следует говорить об этом, пока наши перспективы не определились. Мы даже не знаем, в какой стране находимся. А следовательно…
Она запнулась. Ее слова звучали неуверенно и неубедительно.
— А завтра, — настаивал я, — когда мы узнаем, куда нас занесло, у вас отыщется какой-нибудь другой предлог? Я ведь спрашиваю вас только об одном: любите ли вы меня так же, как я люблю вас?
— Не знаю, Эдуард.
— Я люблю вас больше самой жизни. Можете ли вы сказать то же обо мне?
Внезапно она повернула голову и на секунду коснулась моей щеки губами. Потом заявила:
— Вы мне очень-очень нравитесь, Эдуард.
Мне пришлось довольствоваться этим. Я приподнял голову и потянулся к ее губам. Поцелуй был мимолетным, она тут же отстранилась.
— Мы вели себя глупо, — сказала она. — Не стоит повторять прежних ошибок. Обстоятельства вынудили нас провести ночь вместе, однако мы не должны злоупотреблять доверием друг друга.
— Ну что ж, если вы так на это смотрите…
— Мой дорогой, с чего вы взяли, что нас никто не обнаружит? Разве мы не могли очутиться в чьих-то частных владениях?
— До сих пор вы не высказывали подобных предположений.
— Действительно не высказывала, но наше уединение может оказаться обманчивым.
— Сомневаюсь, что кому-либо придет на ум всматриваться в кучу листьев!
Амелия рассмеялась и снова обняла меня.
— Надо спать. Не исключено, что впереди у нас еще долгий путь.
— Вам по-прежнему удобно в таком положении?
— Вполне. А вам?
— Меня мучает воротничок, — признался я. — Вы не сочтете невежливым, если я сниму галстук?
— До чего же вы чопорны! Разрешите, я сделаю это сама. Он, должно быть, почти удушил вас.
Я чуть-чуть приподнялся, и Амелия ловкими пальцами распустила узел и расстегнула не только переднюю, но и заднюю запонку. Как только она справилась со своей задачей, я принял прежнюю позу, и ее руки вновь сомкнулись у меня за спиной. Я прижался к Амелии щекой, легонько поцеловал ее в мочку уха и стал ждать, когда ко мне вернется сон.
3
Разбудил
И не без удовольствия потянулись, разминая руки и ноги после долгой ночной неподвижности.
Наш утренний туалет был короток, а завтрак еще короче. Мы обтерли лица фланелевыми салфетками Амелии и расчесали волосы. Каждый из нас получил по два квадратика шоколада и запил их глотком растительного сока. Затем мы собрали наши скромные пожитки и приготовились продолжать путь. Я обратил внимание, что Амелия по-прежнему несет корсет между ручками ридикюля.
— Почему бы вам не оставить его здесь? — спросил я, подумав, как было бы хорошо, если бы ей никогда больше не пришлось надевать эту сбрую.
— А это? — откликнулась она, доставая из ридикюля мой воротничок и галстук. — Прикажите оставить их тоже?
— Разумеется, нет, — ответил я. — Как только мы выйдем к людям, мне опять придется их носить.
— Тогда мы поняли друг друга.
— Разница в том, — сказал я, — что мне не нужна служанка. Впрочем, у меня ее никогда и не было.
— Если ваши намерения в отношении меня действительно серьезны, вы, Эдуард, должны быть готовы к тому, что на вас ляжет и обязанность нанимать прислугу.
Амелия произнесла эти слова самым обычным сдержанным тоном, но одно то, что она упомянула о моем предложении, заставило мое сердце забиться чаще. Я отобрал у нее ридикюль и взял ее за руку. Она мельком взглянула на меня и, как мне показалось, слегка улыбнулась, но тут мы двинулись в путь и поневоле были вынуждены смотреть прямо перед собой. Стена зарослей вновь ожила и содрогалась будто в муках; мы старались держаться от нее подальше, на безопасном расстоянии.
Зная заведомо, что большую часть отмеренного на сутки пути надо одолеть до полудня, мы шли скорым шагом, останавливаясь на отдых через равные промежутки времени. Как и накануне, высота затрудняла дыхание, и говорить на ходу почти не удавалось. Однако на остановке я все же поднял вопрос, который занимал меня со вчерашнего дня.
— Как вы думаете, в какой год мы попали?
— Не имею ни малейшего представления. Все зависит от того, насколько вы сдвинули рычаги управления машиной.
— Я и сам не ведал, что творю. Помню, что схватился за циферблат, который отмеряет месяцы, и это произошло летом 1902 года. Но большого рычага я не трогал, пока не сломался никелевый стержень, и теперь ломаю себе голову: а что, если система автоматического возвращения не была нарушена и мы очутились в своем родном 1893 году?
Амелия задумалась на секунду-другую, потом сказала: