Опрокинутый рейд
Шрифт:
Мамонтов хмуро смотрел перед собой. Все было ясно. Ему, его корпусу, предложат впутаться в это дело. Потому и принимают вдвоем. Почет! И конечно, считают простаком. Бросить один корпус против нескольких армий, изготовившихся к контрнаступлению, и начать с удара по штабу фронта!.. Он прекрасно знает, где этот штаб. В Козлове.
Двести двадцать верст за линией фронта, если брать напрямую. Дорогами — так и все триста. А идти придется и без дорог. Но предположим, пришли, разгромили. Что дальше? Он крушил штаб, а красные спокойно на это взирали? Сунуть голову в петлю. Милое дело!
— Задержавшись с контрнаступлением
Потом оба они смотрели на Мамонтова. Ожидали ответа.
Он же молчал, потому что вспомнил, как всего лишь полгода назад в тыл его группы войск под Царицыном ворвалась дивизия красного начдива Думенко. Тысячу верст прошла она по тылам фронта, разгромила двадцать четыре белых полка, но, что было всего удивительней, на пути от станицы к станице она становилась все многочисленней. Голытьба покидала селения вместе с этим войском. Что, если — согласись он и в самом деле пойти в рейд — и с его корпусом в красном тылу произойдет такое же чудо? Ведь стонет… Как стонет под игом комиссаров Россия! Как она молит о возвращении добрых старых порядков!
Он сказал:
— Будет приказано, я возглавлю такой поход, но… Сидорин и Богаевский смотрели на него выжидающе.
— Возглавлю, — повторил Мамонтов. — И убежден: цель будет достигнута, жертвы оправданы, как бы тяжелы они ни были.
— И какое же «но»? — первым не выдержал Богаевский. Мамонтов одарил его хмурым взглядом.
— Главком! — догадался Сидорин. — Ожидаете, что он помешает? Будет против самой идеи? Лично против вас?
— Нисколько не сомневаюсь, — подтвердил Мамонтов. Сидорин прикрыл ладонью глаза. Теперь, когда Мамонтов уже чувствовал себя тем полководцем, от которого оба они, нынешние правители Дона, всецело зависят, этот покорный жест возмутил Мамонтова.
— Потому-то и гибнет казачье дело, — он едва удержался, чтобы, словно на площади, со всего маха не рубануть рукой воздух. — Все, что намечаем, — с оглядкой. Любое слово, решение — не окончательно… Да, да, да, — машинально повторял Мамонтов, вновь охваченный видением картины того, как там, под Царицыном, из станиц вместе с красной дивизией уходили тысячные толпы.
Будет так и с его полками. Будет!
Ярко, в звуках и красках, он представил себе теперь то, как корпус под его командованием движется по красному тылу и от него во все стороны распространяются волны успокоения, порядка, начавшегося еще триста лет назад при Михаиле Романове, и десятки тысяч благодарных ему, Мамонтову, россиян ежечасно присоединяются к этой колонне. А он идет уверенно, с богатым обозом. Никаких реквизиций у населения! Никаких шалостей со стороны казаков: что-то украсть, отобрать, чем-то воспользоваться… Напротив! Раздавать захваченное в казенных магазинах и складах, чтобы с каждым днем ширился круг молвы: «Щедрые, добрые… Истинную свободу несут…»
Как это будет прекрасно!
И он решился окончательно: пойдет. Но коли
Теперь он так ясно все видит! Ставка сейчас намеренно сдерживает продвижение к Москве дивизий Добровольческой армии. Если б не это! Только в ударном кулаке ее более двухсот тысяч штыков и сабель, сотни орудий, десятки бронепоездов, самолеты, танки. Быстро наступать на большевистскую столицу мешает ей — о-о! — лишь одно: ожидание того часа, когда красные прежде двинутся на Донскую армию, разгромят ее, чтобы разного рода добровольческим вершителям судеб потом ни с кем не делить окончательной победы. Все эти расчеты, хитросплетенья он, Мамонтов, порушит. Да-да, он их порушит. Начисто. Но потому-то теперь ему надо как можно тщательней таить детали подготовки к походу. И от своих не менее строго, чем от чужих. Для него теперь все чужие!
— Да, да, — повторял он, более не вслушиваясь в то, что еще говорили Сидорин и Богаевский.
Сходные мысли возникли и у Главнокомандующего вооруженными силами Юга России Антона Ивановича Деникина, когда Сидорин, прибыв в его ставку в Екатеринодаре, доложил о намеченной штабом Донской армии операции.
Как и Мамонтов, Деникин прежде всего подумал о том, что корпус, едва ворвавшись внутрь красного тыла, погибнет. Оказаться в недрах армий, готовящихся перейти в контрнаступление! Задавят массой. Не разумней ли сберечь этот корпус на период, когда контрнаступление красных против Донской армии уже станет фактом?
Свое мнение он выразил определенно:
— Авантюра.
Как гуляло впоследствии это слово по всем белым штабам!
— Авантюра! За линией фронта у красных резервы. Вот! Вот! Вот!
— он тыкал пальцем в разложенный перед ним на столе лист карты. — У большевиков голод, разруха — значит, корпусу предстоит идти с полным обозом. Это тянуться по двадцать верст в сутки. Такую колонну легко обнаружить, расчленить. Что же будет в активе? Удар по Козлову? Но до этого города пятнадцать, а при встречных боях и все двадцать дней хода. Следовательно, штаб фронта красных наверняка успеет убраться восвояси, а корпус завязнет… Нет. Так не воюют. И кто намечен возглавить рейд?
— Мамонтов.
— И согласился?
— Крайне воспламенен.
— Я всегда знал, что голова этого генерала не вмещает более одной мысли, — в презрении Деникин тряс бородкой. — Но в данном случае это еще и такая мысль, что…
Он не закончил фразу, подумав: «А пожалуй, некоторое кровопускание казачьей армии будет полезно. Умерит амбиции. Слишком уж много говорят в Новочеркасске, что Добровольческая армия желает одной себе присвоить все лавры победы, в то время как в казачьих-то областях законная российская государственность и сбереглась».