Опускается ночь
Шрифт:
– Возможно. Но если хочешь, пойдем внутрь, – говорит он, вставая. – Ты кого имеешь в виду – того парня с заячьей губой? – Бойд берет ее за руку, оглядывая через плечо пустой двор. – Ты уверена?
– Да. Он мне не нравится. Он… – Но она не может сказать, в чем именно дело. Однако при мысли о том, что он смотрит на них, ей становится дурно. Бойд обнимает ее за талию и притягивает ближе к себе. – Прости, дорогой, я как-то не настроена, – спешно говорит она.
– Но прошло так много времени, Клэр. – (При их разнице в росте трудно идти, тесно прижавшись друг к другу, то и дело сбивается шаг.) – Неужели ты совсем не соскучилась?
– Конечно соскучилась.
– Так в чем же тогда дело?
Клэр улыбается, встряхивает головой,
Стеклянные двери веранды ведут в библиотеку с большим темным письменным столом в центре, за которым работает Бойд. Его карандаши и ручки педантично разложены по коробкам. Клэр подходит и перебирает их, гладит жесткую кожу столешницы. Иногда она так делает – притрагивается к разным предметам, пробуждая свою чувственность, перед тем как заняться сексом. Бойд обнимает ее сзади, целует, крепко прижимается к ней. Она хочет откликнуться на его порыв, а вместо этого думает о том, как странно, что сейчас день и что они не заперлись как обычно, в каком-нибудь темном помещении. Но когда его пальцы погружаются в ее промежность, а его язык оказывается у нее во рту и он расстегивает ей блузку, высвобождая из бюстгальтера соски, она подается к нему и приникает к его плечам, охваченная волнением и желанием. Такой способ заниматься любовью ей непривычен. Возможно, именно такое соитие – спонтанное и нетерпеливое – даст начало новой жизни, и через многие годы, когда малыш станет озорничать, они нежно улыбнутся друг другу и скажут в шутку, что ребенок не может быть тихоней, ведь он был зачат в таком бурном порыве страсти. Но Бойд внезапно останавливается на пике эрекции. Он вздрагивает меж ее бедер, закатывает глаза и тяжело дышит.
– Подожди здесь, – говорит он, застегивая брюки, и выходит из комнаты.
Клэр остается стоять, вымазанная его слюной, холодящей кожу, наедине со своим угасающим возбуждением. Она скрещивает на груди руки и слушает, как замедляется ее пульс. Он отправляется за презервативом, и когда возвращается, то заканчивает акт, отгородившись от нее резинкой. Клэр, у которой угасли последние искры желания, замечает, что у него поредели волосы, и что столешница больно врезается ей в ягодицы, и что глаза у него все время плотно закрыты. Он кончает беззвучно, она узнает об этом лишь потому, что он задерживает дыхание на три или четыре удара ее сердца. В отличие от его учащенного пульса, ее сердце бьется медленно.
Затем Бойд настаивает, чтобы они пошли отдохнуть в спальню, хотя Клэр хочет одеться и посидеть где-нибудь в тени на свежем воздухе. Водой из кувшина он смывает в раковину содержимое презерватива. Клэр противно на это смотреть. Однажды она даже подумывала о саботаже – она вертела презерватив в руках, оценивая его на прочность и прикидывая, как просто было бы проделать в нем с помощью булавки или брошки несколько дырочек. Но она понимает, что это нечестно. Если она хочет победить, если хочет избавиться от этой ненавистной резинки, она должна сделать это открыто, убедив мужа. Однако у нее остается все меньше и меньше пыла для борьбы – постепенно ненависть сменяется вялой неприязнью и унылой покорностью. Эти изменения, произошедшие в ней, не остаются незамеченными и тревожат Клэр. Пока она еще не готова сдаться. Она представляет предстоящую жизнь с Бойдом, когда он отойдет от дел и перестанет ежедневно ходить в контору; когда Пип уедет из дома и будет звонить от случая к случаю, если вспомнит. Она представляет медленный ход времени и ужасный груз тяготеющего над ней одиночества. Все эти мысли, слившиеся воедино, побуждают ее вернуться к разговору.
Повесив презерватив сохнуть на вешалке рядом с льняным полотенцем, Бойд ложится рядом, обнимая ее сзади.
– Как тебе понравилась Джоя? Только честно, – спрашивает Бойд.
– Она меня пугает, – отвечает Клэр. – У меня такое ощущение, что нам тут не место. Этот город не для туристов.
– Мы не туристы.
– А кто же
– Ты так думаешь?
– Я в этом уверена. Бойд, – начинает она осторожно, – неужели у нас никогда не будет ребенка? Я так хочу ребенка.
– Но ведь у нас есть Пип.
– Да, но… это не совсем одно и то же. Для меня. Ведь я Пипу не мать.
– Ты заменила ему мать. Ты его воспитала. – Он целует ее волосы. – И справилась с этим превосходно.
– Бойд, ты знаешь, о чем я прошу. – Она делает глубокий вдох, чтобы совладать с нервами. – Почему ты не хочешь, чтобы у нас был ребенок?
– Но, дорогая, ведь мы уже закрыли эту тему.
– Нет же, нет. Ты говорил, что боишься, но чего бояться? Я все ждала и ждала… Я думала, что со временем ты будешь готов. Но ведь прошло десять лет, Бойд. Мне почти тридцать… У меня осталось не так много времени. Ты ведь не можешь до сих пор бояться?
– Клэр, дорогая… – Он умолкает; она ждет.
– У Эммы… были тяжелые роды? Неужели она… так и не оправилась после этого?
– Нет. – Его голос звучит сипло от напряжения. – После этого она уже никогда не была прежней. Ничего уже не было прежним. Я… я начал терять ее в тот самый день, когда Филипп появился на свет. Я не могу потерять и тебя, я этого не вынесу.
– Со мной все будет хорошо. Я знаю. И я…
– Нет, Клэр, – произносит он, и теперь в его голосе звучит металл. – Нет, я просто не могу этого допустить.
– Ты не можешь этого допустить? – в отчаянии повторяет она. Но Бойд больше ничего не говорит.
Сквозь закрытые ставни Клэр смотрит на полосы раскаленного неба, и ей кажется неправильным изгонять из помещения дневной свет. Внезапный приступ клаустрофобии гонит ее на улицу, несмотря на жару и палящее солнце; ей чудится, что в комнате не осталось воздуха. Ей жарко в объятиях Бойда, пот пятнает ее блузку у поясницы, его дыхание горячит ей шею. Она потихоньку отстраняется, осторожно перемещая голову на подушке, но Бойд лишь крепче удерживает ее.
– Я решила пойти прогуляться. Ненадолго, – говорит она.
– Прогуляться? Сейчас? Не глупи – сейчас самое пекло. Это невозможно.
– Но мне не хочется лежать.
– Ерунда. Тебе нужно отдохнуть. – Он целует ее волосы, тянет прядь, прилипшую к губам. – Почему ты вышла за меня, Клэр? – спрашивает он.
Этот вопрос она слышала сотни раз, и ей так не хочется отвечать на него. За ним кроется презрение к себе, превращающее вопрос в осуждение. Она знает, какого ответа он ждет, и торопливо произносит положенные слова, поскольку молчание здесь не поможет:
– Потому что полюбила тебя. Полюбила сразу.
Возможно, это лишь наполовину ложь. Она и правда влюбилась в него, он был старше, высокий, красивый, окруженный аурой печали. Ей так захотелось облегчить его боль, вызвать улыбку, вернуть ему радость жизни. Ее родители представили их друг другу во время дневного чаепития в саду их скромного дома в Кенте. Это был один из тех благословенных июньских дней, когда пчелы гудят в живых изгородях и вокруг порхают белые бабочки. Ее заранее предупредили о постигшем его горе, о несчастье с Эммой. Словно это единственное, что было достойно упоминания. Клэр увидела в нем человека, у которого за плечами долгая жизнь, богатый и глубокий опыт, человека, на которого можно положиться и которому можно довериться. Залогом этого был его возраст. Он показался ей добрым и грустным, и ей захотелось сделать его счастливым. Горе было доказательством его чувствительности, и она мечтала исцелить разбитое сердце. Бойд не отличался экспансивностью, но в ее семье не было принято открыто проявлять чувства, и Клэр очаровала его сдержанная печаль и нежность, с которой он смотрел на нее. Отец сказал Клэр, что Бойд хочет жениться вторично на молодой женщине, не знавшей горя и не израненной жизнью. Чистой душой и телом, чтобы начать жизнь заново.