Опустошитель

Сэмюэль Беккет

Опустошитель

Место, где бродят тела в поисках каждое своего опустошителя[1]. Просторное настолько, что поиски могут остаться напрасными. Тесное настолько, что напрасны любые попытки побега. Оно расположено внутри сплюснутого цилиндра периметром в пятьдесят метров, а высотой в шестнадцать, для соразмерности. Свет. Его приглушенность. Его желтизна. Его вездесущность, словно около восьмидесяти тысяч квадратных сантиметров[2] общей поверхности испускают каждый свой собственный свет. Он колеблется, мигая. Время от времени замирает, как дыхание на излете. Тогда все застывают на месте. Может быть, их пребывание здесь подходит к концу. Спустя несколько секунд все возобновляется. Воздействие этого света на ищущий глаз. Воздействие на глаз, который, ничего больше не ища, пристально смотрит в землю или поднимается к далекому потолку, где никого не может быть. Температура. Колеблется, но в более медленном ритме, между теплом и холодом. Переходит от одной крайней отметки к другой примерно за четыре секунды. Иногда на миг замирает на холоде или тепле. Это совпадает с мгновениями, когда замирает свет. Тогда все застывают на месте. Может быть, все подходит к концу. Спустя несколько секунд все возобновляется. Воздействие этого температурного режима на кожу. Она становится пергаментной. Тела, задевая одно за другое, шуршат, как сухие листья. Даже для слизистых оболочек это даром не проходит. Звук поцелуя неописуем. У тех, кто еще пытается совокупляться, ничего не выходит. Но они не хотят это признать. Пол и стена из чего-то вроде жесткой резины. Если грохнуть по ним со всей силы ногой, или кулаком, или головой, они едва отзываются. Шаги, естественно, совершенно беззвучны. Единственные звуки, достойные этого наименования, происходят от манипуляций с лестницами и от столкновения тел, а также тела с самим собой, когда оно внезапно на всем ходу бьет себя в грудь. Это что касается плоти и крови. Лестницы. Это единственные здесь предметы. Очень разные в высоту, но все до единой простые. Самые маленькие не ниже шести метров. Иногда складные, с опорой. Они как попало приставлены к стенам. Стоя наверху самой высокой из них, самые высокие в состоянии кончиками пальцев дотянуться до потолка. Поэтому его состав

известен, так же как состав пола и стены. Если грохнуть по нему со всей силы перекладиной, он едва отзывается. Эти лестницы идут нарасхват. У подножия каждой всегда маленькая очередь, или почти всегда. Однако, чтобы пользоваться лестницами, нужна известная смелость. У всех не хватает половины перекладин, причем не по порядку, а как попало. Если бы не хватало каждой второй, это бы еще не беда. Но когда отсутствуют три ступеньки подряд, приходится заниматься акробатикой. Тем не менее эти лестницы идут нарасхват, и нет ни малейшей опасности, что их низведут до уровня простых стоек, соединенных сверху и у основания. Потому что потребность карабкаться наблюдается у слишком многих. Избавиться от нее — облегчение, которое мало кому дается. Выломанные ступеньки находятся в руках у горстки привилегированных. Они ими пользуются исключительно для нападения и защиты. Отдельные попытки проломить ими собственный череп приводят в лучшем случае к кратковременным потерям сознания. Назначение лестниц — поднимать искателей к нишам. Те, кто больше туда не стремится, пользуются ими, просто чтобы подняться над землей. Забираться на лестницы по двое не принято. Беглец, которому посчастливилось найти свободную, может взобраться на нее и переждать, когда утихнет ярость. Ниши, или впадины[3]. Это углубления, выдолбленные в той же самой стене на уровне воображаемого пояса, который тянется на полдороге от пола к потолку. Так что они имеют отношение только к верхней половине. Более или менее широкий вход быстро приводит в камеры, которые бывают более просторными и менее просторными, однако в них всегда достаточно места для того, чтобы тело, сгибаясь и разгибаясь обычным образом, могло туда проникнуть и с грехом пополам улечься внутри. Они располагаются в нестрогом шахматном порядке, с точно отмеренными погрешностями, каждая сторона равна в среднем семи метрам. Гармоничность расположения может оценить только тот, кто долго посещал все эти ниши и изучил их так основательно, что у него в голове сложилось идеальное представление об их устройстве. Вряд ли есть такой. Потому что у каждого верхолаза есть любимые ниши, а лазить в другие он по мере возможности избегает. Некоторые ниши связаны между собой туннелями, пробитыми в толще стен, такие туннели достигают порой пятидесяти метров. Но у большинства выход там же, где вход. Словно в какой-то момент начало сказываться уныние. Именно под этим углом зрения можно рассматривать существование длинного заброшенного туннеля-тупика. Горе телу, которое туда легкомысленно сунется, — после долгих усилий ему придется возвращаться ползком задом наперед, иначе никак. Эта драма, по правде сказать, — не отличительная черта именно этого туннеля как недостроенного. Стоит только посмотреть, что происходит неотвратимо, когда в обычный туннель с противоположных сторон одновременно заползают два тела. В нишах и туннелях поддерживается то же освещение и тот же температурный режим, что во всем помещении. Вот краткое описание помещения.

Из расчета одно тело на квадратный метр получаем ровным счетом двести тел. Близкие и дальние родственники и более или менее добрые друзья в принципе знакомы друг с другом. Узнавание затрудняется давкой и темнотой. Под определенным углом зрения эти тела можно разбить на четыре вида. Во-первых, те, кто циркулирует безостановочно. Во-вторых, те, кто иногда останавливается. В-третьих, те, которые, если не сгонят, никогда не сходят с отвоеванного места, а когда их сгоняют, бросаются на первый же свободный клочок и снова замирают. Это не совсем точно. Потому что хотя у этих последних, или сидячих, потребность карабкаться отмерла, тем не менее иногда они непонятным образом оживают. В таком случае данная особь покидает свой пост и отправляется на поиски свободной лестницы или пристраивается к наименее длинной или наиболее близкой очереди. На самом деле искателю трудно отказаться от лестницы. Парадоксальным образом именно сидячие своей яростью нарушают спокойствие в цилиндре. В-четвертых, те, кто не ищет, или неискатели, — они, как правило, сидят у стены в позе, которая исторгла у Данте одну из его редких бледных улыбок[4]. Под неискателями, несмотря на пропасть, в которую это заводит, в итоге оказывается невозможно понимать что бы то ни было, кроме бывших искателей. Чтобы отчасти лишить это понятие оттенка безнадежности, достаточно предположить, что потребность искать может воскреснуть с тем же успехом, что и потребность в лестнице, а глаза, явно и навсегда потупленные или прикрытые, обладают странной способностью вспыхивать опять среди лиц и тел. Но несмотря на это, неискателей все равно оказывается достаточно, чтобы за более или менее длительный срок в этом народце уничтожились последние остатки энергии. Изнеможение — к счастью неощутимое, по причине его крайней постепенности и внезапных пробуждений к жизни, частично его компенсирующих, а также рассеянности заинтересованных лиц, оглушенных то страстями, которые еще их волнуют, то состоянием истомы, в которое они неощутимо впадают. И будучи далеко не в силах представить себе, что с ними будет под конец, когда каждое тело застынет без движения, а взгляд опустеет, они дойдут до этого незаметно для себя, да так и останутся. Даже при том же освещении и температурном режиме нетрудно предугадать, что с ними тогда произойдет. Но предположим, что освещение за ненадобностью отключится, а температура упадет приблизительно до нуля. Тьма, холод, застывшая плоть. Вот в общих чертах что касается взгляда на эти тела под определенным углом зрения, а также самого этого понятия и его последствий, коль скоро такое понятие у нас принято.

Площадь внутренней поверхности сплюснутого цилиндра, периметром в пятьдесят метров и высотой, для соразмерности, в шестнадцать, в целом равна приблизительно тысяче двумстам квадратным метрам, восемьсот из которых приходятся на долю стены. Это не считая ниш и туннелей. Вездесущий слабый желтый свет, постоянно одержимый головокружительными метаниями из одной крайности в другую и обратно. Температура, подверженная аналогичным колебаниям, но в тридцать-сорок раз более замедленным, под влиянием которых она быстро падает от максимума порядка двадцати пяти градусов до минимума порядка пяти, что дает регулярное изменение на пять градусов в секунду. Это не вполне точно. Поскольку очевидно, что в крайних точках амплитуды разница может сократиться только до одного градуса. Но такая ремиссия длится от силы секунду. Очень редко — остановка обоих колебаний, зависящих, вне всякого сомнения, от одного и того же двигателя, и одновременное их возобновление после затишья различной длительности, достигающего максимум секунд десяти. Соответственная приостановка какого бы то ни было движения у движущихся тел и возрастающее окоченение у неподвижных. Единственные предметы — полтора десятка простых лестниц, из них несколько складных, с опорой, приставленных к стене через неравномерные промежутки. В верхней части стены по всей окружности — расположенные в шахматном порядке, для соразмерности, два десятка ниш, причем некоторые из них связаны между собой туннелями.

Постоянно проносится слух, или, вернее, имеет хождение идея о том, что существует выход. Те, которые в это больше не верят, не застрахованы от того, чтобы верить новым подтверждениям понятия, согласно которому, пока оно сохраняется, все здесь умирает, но смертью настолько постепенной и, в сущности говоря, настолько мерцающей, что она даже ускользает от взгляда посетителя. Относительно природы выхода и его местонахождения имеются два главных мнения, которые разделяют, не противопоставляя, всех тех, кто остался верен этому древнему поверью. Для одних речь может идти только о тайном ходе, берущем начало в одном из туннелей и ведущем, как сказал поэт, в убежища, нам данные природой. Другие грезят о замаскированном люке в центре потолка, ведущем в трубу, в конце которой могут блистать солнце и другие звезды[5]. Курс часто меняется в ту и другую сторону, и тот, кто в какой-то момент только и твердит о люке, запросто может сам себя опровергать минутой позже. Однако не менее очевидно и то, что из этих двух партий первая убывает за счет второй. Но убывает так медленно, непоследовательно, и, разумеется, столь незначительно отражаясь на поведении тех и других, что обнаружить это могут только посвященные. Такое перетекание в порядке вещей. Потому что те, которые верят в доступность выхода, берущего начало в каком-нибудь туннеле, даже если при этом они и не мечтают им воспользоваться, могут соблазниться поисками. Тогда как сторонникам люка этот демон-искуситель не страшен по той причине, что центр потолка недосягаем. Таким образом, выход неощутимо перемещается из туннеля на потолок, не успев оказаться никогда не существовавшим. Вот краткое описание этого поверья, такого странного и по существу, и по причине той преданности, которую оно внушает множеству одержимых сердец. Его бесполезный огонек последним покинет их, если окажется, что их ожидает тьма.

Самые высокие, стоя на верхней перекладине большой лестницы, максимально раздвинутой и приставленной к стене, кончиками пальцев могут коснуться краешка потолка. Тем же телам та же лестница, установленная вертикально в центре пола, позволяя выиграть полметра, даст возможность спокойно исследовать баснословную зону, слывущую недоступной, которая в принципе таковой отнюдь не является. Ибо такое использование лестницы вполне можно себе представить. Достаточно было бы двух десятков добровольцев, решивших объединить усилия, чтобы удержать ее в равновесии с помощью, если понадобится, других лестниц, которые выполняли бы функцию подпорок. Братское единение. Но это последнее, даже если забыть о вспышках ярости, так же чуждо им, как бабочкам. И дело не в нехватке мужества или ума, а в идеале, снедающем каждого из них. Это что касается того неприкосновенного зенита, где, по мнению любителей мифологии, скрывается выход с земли на небо.

Употребление лестниц регулируется соглашениями, источник которых неизвестен, а своей определенностью и тем, что требуют от верхолазов безусловного повиновения, они скорее напоминают законы. Есть проступки, которые обрушивают на виновного коллективную ярость, удивительную в существах в своей массе столь мирных и обращающих друг на друга так мало внимания во всем, что не имеет отношения к главному делу. Другие, напротив, почти не нарушают всеобщего равнодушия. Это на первый взгляд весьма любопытно. Все основано на запрете взбираться на одну лестницу более чем по одному. Пока тот, который ею пользуется, не спустится на землю, лестница остается под запретом для следующего. Бесполезно даже пытаться представить себе неразбериху, которая возникла бы, если бы этого правила не было или если бы оно не соблюдалось. Но поскольку оно создано для всеобщего удобства, не может быть и речи о том, чтобы оно функционировало без ограничений, или о том, чтобы оно позволяло бестактному верхолазу удерживать у себя лестницу сверх разумных пределов. Потому что если этого как-то не обуздать, тот, кому придет в голову фантазия поселиться в нише или в туннеле, оставит за собой неиспользуемую лестницу вообще навсегда.

А если его примеру последуют другие, что неизбежно, то в итоге сто восемьдесят пять тел верхолазов, за вычетом побежденных, никогда больше не смогут оторваться от земли. Не говоря о том, как нестерпимо было бы наличие оборудования, которое никак не используется. Итак, было решено, что спустя определенный срок, который трудно выразить в цифрах, но все умеют его определить с точностью до секунды, лестница снова освобождается, то есть поступает на тех же условиях в распоряжение следующего верхолаза, которого легко распознать по его месту в голове очереди, а кто допустил злоупотребление, тот пускай пеняет на себя. Положение этого последнего, утратившего свою лестницу, в самом деле щекотливо, и может показаться, что возможность для него когда-либо вернуться на землю исключается априори. К счастью, рано или поздно ему это все-таки удается благодаря другому установлению, согласно которому в любых обстоятельствах спуск имеет приоритет перед подъемом. Таким образом, ему остается только караулить у выхода из своей ниши, пока вблизи не окажется лестница, а затем преспокойно ступить на нее в уверенности, что тот внизу, который собирается или уже начал подниматься, уступит дорогу. Худшее, что ему грозит, это долгое ожидание подходящей лестницы. В самом деле, тот, чья очередь наступила, редко хочет подняться в ту самую нишу, что и его предшественник, причины самоочевидны и могут быть изложены в любое время. Итак, он, а за ним и очередь, вместе со своей лестницей уходит в другое место и устанавливает ее под одной из пяти ниш, остающихся в его распоряжении, поскольку такова разность между числом этих последних и числом лестниц. Возвращаясь к несчастным, не уложившимся в срок, очевидно, что шансы на быстрый спуск будут расти, хотя далеко не вдвое, если благодаря туннелю тело имеет в своем распоряжении две ниши, возле которых можно караулить. Правда, даже и в этом случае тело чаще всего, а если туннель длинный, то и всегда предпочтет сделать ставку на одну из двух ниш, опасаясь, как бы лестница не оказалась вблизи в тот момент, когда оно будет на пути от одной ниши к другой. Но лестницы служат не только для того, чтобы добираться до ниш и туннелей, и те, кого это больше не интересует, хотя бы временно, пользуются ими просто для того, чтобы подняться над землей… Они взбираются наверх и останавливаются на той высоте, какую выберут, и чаще всего устраиваются стоя лицом к стене. Этой категории верхолазов тоже случается превышать предписанные сроки. В таком случае предусмотрено, чтобы тот, к кому переходит лестница, поднялся к виновнику и одним или несколькими ударами в спину вернул его к действительности. Большего и не требуется, чтобы этот последний поспешил спуститься следом за своим преемником, которому потом остается только вступить во владение лестницей на обычных основаниях. Такая уступчивость нарушителя ясно показывает, что проступок был совершен неумышленно, но в силу временного сбоя его внутренних песочных часов, что легко понять и соответственно простить. Вот почему эта провинность, впрочем, не столь частая, как со стороны тех, кто поднимается к нишам и туннелям, так и со стороны тех, которые останавливаются на лестнице, никогда не влечет за собой вспышек гнева, приберегаемых для несчастных, которые, когда подходит их очередь, вздумают подниматься до истечения срока и чья поспешность, между прочим, могла бы, кажется, получить объяснение, а следовательно, и прощение с тем же успехом, что противоположная крайность. Это в самом деле любопытно. Но имеется основной принцип, запрещающий подниматься больше чем по одному, и постоянное пренебрежение этим принципом быстро превратило бы цилиндр в ад кромешный. В то время как запоздалое возвращение на землю вредит в конечном счете только опоздавшему. Вот краткое изложение кодекса верхолазов.

Перемещение тоже происходит не как попало, а всегда вдоль стены в направлении всеобщего движения, по кругу. Это такое же суровое правило, как запрет подниматься больше чем по одному, и его нарушение не сулит ничего хорошего. И это более чем естественно. Потому что, если во имя сокращения пути разрешить беспрепятственно носить лестницы сквозь толпу или даже вдоль стены, но в обоих направлениях, жизнь в цилиндре скоро станет невозможной. Поэтому для переносчиков лестниц предусмотрена вдоль всей стены дорожка шириной около метра. Там же размещаются те, которые ждут своей очереди на подъем и должны избегать вторжения на арену как таковую, стараясь держаться как можно ближе к соседям по очереди и прижиматься спиной к стене, занимая как можно меньше места.

Любопытно отметить, что на дорожке, сидя или стоя спиной к стене, присутствует некоторое количество сидячих. Хотя для лестниц они практически мертвы и создают помехи как для переноски лестниц, так и для ожидания, тем не менее их терпят. Дело в том, что эти своеобразные полумудрецы, среди которых, кстати, представлены все возрасты, внушают тем, кто еще суетится, если не поклонение, то во всяком случае некоторое почтение. Те дорожат этим как почестями, которые им полагаются по праву, и болезненно чувствительны к малейшему недостатку уважения?. Сидячий искатель, на которого наступили, вместо того чтобы через него перешагнуть, может взорваться и перебудоражить весь цилиндр. Равным образом прижимаются к стене и четыре пятых побежденных, как сидя, так и стоя. На этих можно наступить, и они не среагируют.

Наконец, следует отметить, как стараются искатели на арене не вторгаться в пространство, отведенное верхолазам. Если, устав от бесплодных поисков в толпе, они поворачиваются к дорожке, то медленно продвигаются по воображаемой кромке, так и пожирая глазами тех, кто там находится. Их медленный хоровод в направлении, противоположном переносчикам лестниц, создает вторую дорожку, еще более узкую, и в свою очередь большинство искателей ее придерживается. При надлежащем освещении, если смотреть сверху, это похоже на два тонких кольца, вращающихся в противоположных направлениях вокруг кишения в центре.

Из расчета одно тело на квадратный метр получаем ровным счетом двести тел. Тела обоего пола и всех возрастов от старости до малолетства. Грудные младенцы, которые, когда им больше не нужно сосать грудь, ищут глазами, сидя на коленях у старших или на земле, на корточках, в позах, необычных для столь нежного возраста. Другие, немного постарше, передвигаются на четвереньках и ищут под ногами у других тел. Живописная деталь: женщина с седыми волосами, похоже, еще молодая, в забытье притулилась к стене, глаза закрыты, руки машинально прижимают к груди малыша, а тот выгибается и норовит повернуть головку и посмотреть, что там у него за спиной. Но таких, совсем маленьких, очень мало. Никто не смотрит просто так, туда, где никого не может быть. Потупленные или прикрытые глаза означают забытье и принадлежат только побежденным. Эти последние, которых с большой точностью можно было бы пересчитать по пальцам одной руки, не обязательно хранят неподвижность. Они могут блуждать в толпе и никого не видеть. Физически они ничем не отличаются от тел, которые еще упорствуют. Эти последние их узнают и пропускают. Они могут ждать у подножия лестниц, а когда подходит их очередь, забираться в ниши или просто подниматься над землей. Они могут ползать на ощупь по туннелям в поисках неизвестно чего. Но обычно они скованы забытьем, пригвождающим их к одному и тому же месту в одной и той же позе. Чаще всего именно поза, для которой характерна крайняя сутулость как у тех, кто сидит, так и у тех, кто стоит, позволяет отличать их от сидячих искателей, пожирающих глазами каждое проходящее тело, пускай при этом головы их не совершают ни малейшего движения. Эти же сидят или стоят, прижавшись к стене, кроме одного, которого оцепенение застигло прямо на арене, где он стоит посреди беспокойных. Эти последние его узнают и стараются не беспокоить. Они постоянно подвержены резким приступам глазной лихорадки, точно так же, как те, которые, отказавшись от лестницы, внезапно снова за нее хватаются. Точно так же справедливо, что в цилиндре то немногое, что возможно там, где ничто не возможно, обращается в ничто и даже в целом менее того, коль скоро у нас принято такое понятие. Вдруг ни с того ни с сего глаза вновь принимаются искать с таким же остервенением, как это было в непредставимый первый день, но потом без какой бы то ни было видимой причины вдруг опять закрываются, а голова падает на грудь. Словно от большой кучи песка, защищенной от ветра, каждые два года по три песчинки убавляют и по две добавляют, коль скоро у нас принято такое понятие. Если у побежденных еще есть куда идти, то что говорить об остальных и каким словом их назвать, кроме красивого слова «искатели». Одни из этой далеко не самой многочисленной категории никогда не останавливаются, разве только чтобы дождаться лестницы или покараулить возле ниши. Другие время от времени ненадолго застывают в неподвижности, не переставая искать глазами. Что касается сидячих искателей, то эти больше не циркулируют, прикинув и рассчитав, что имеют больше шансов, оставаясь на месте, которое себе отвоевали, и если они больше почти не поднимаются в ниши и в туннели, то это потому, что слишком часто поднимались туда напрасно или потому, что у них произошли там слишком неудачные встречи. Возникает вполне разумное искушение видеть в этих последних будущих побежденных и настойчиво требовать и ждать от тех, которые циркулируют без передышки, чтобы рано или поздно все они кончили тем же, чем кончают те, которые иногда останавливаются, а от этих последних равным образом — чтобы они кончили на положении сидячих, а от сидячих — чтобы они превратились в побежденных, а от двухсот побежденных, полученных таким образом, чтобы каждый из них без исключения рано или поздно в свою очередь окончательно превратился из побежденного в настоящего оцепеневшего, застывшего на своем месте и в своей позе. Но если присвоить этим категориям порядковые номера, то опыт показывает, что из первой категории возможно перейти в третью, пропустив вторую, и из первой — в четвертую, пропустив вторую, или третью, или обе из них, а из второй — в четвертую, пропустив третью. И наоборот: изредка, причем каждый раз на все более недолгий срок, не до конца побежденные возвращаются в состояние сидячих, наименее надежные из которых, всегда одни и те же, в свою очередь могут опять поддаться лестничному соблазну, пускай даже по-прежнему не подавая признаков жизни на арене. Но больше никогда не будут неустанно циркулировать те, которые совершают периодические остановки, не переставая одновременно искать глазами. Следовательно, в час начала, непредставимого, как и конец, все, вплоть до грудных младенцев, которые, правда, передвигались на руках у взрослых, блуждали без остановки и передышки, за исключением, естественно, тех, которые уже ждали у подножия лестниц, или караулили, вжавшись в ниши, или застывали в туннелях, чтобы лучше слышать, и блуждали таким образом очень долгое время, которое невозможно выразить в точных цифрах, и только потом первый из них замер в неподвижности, за ним второй и так далее. Но что касается положения вещей на данный момент, если зафиксировать количество тех не сдавшихся, которые неустанно ходят взад и вперед, никогда не давая себе ни малейшей передышки, и тех, которые время от времени делают остановки, и сидячих, и так называемых побежденных, то можно ограничиться утверждением, что на текущий момент, с точностью до одного тела, несмотря на давку и темноту, первые в два раза более многочисленны, чем вторые, которые втрое более многочисленны, чем третьи, которые вчетверо более многочисленны, чем четвертые, то есть на всех про всех пятеро побежденных. Широко представлены родственники и друзья, не говоря о просто знакомых. Давка и темнота затрудняют идентификацию. Приведем в пример только самые близкие родственные отношения — муж и жена не узнают друг друга на расстоянии в два шага. Пускай они даже подойдут друг к другу еще немного ближе, настолько, чтобы быть в состоянии коснуться друг друга, и, не останавливаясь, обменяются взглядом. Если они и припомнят друг друга, со стороны это не заметно. Что бы они ни искали, это явно что-то другое.