Шрифт:
1
Светило солнце – а что еще ему оставалось делать? – и освещало обыденное. Нет ничего нового под солнцем. [1] Мерфи сидел так, чтобы солнечные лучи на него не попадали. Казалось, он обладал свободой выбора! Но как раз выбора-то у него и не было, ибо находился он в своей комнатке-клетушке в тупике Младенца Иисуса в Западном Бромптоне, где он вот уже как полгода ел, пил, спал, надевал и снимал одежду. Такая себе клетушка среднего размера, с одной стеной, обращенной на северо-запад и с окном, из которого открывался вид на юго-восток, заставленный такими же клетушками. А скоро ему придется перебираться, потому как дом, в котором располагается его клетушка, обречен. Да-с, скоро ему нужно будет собраться с силами души и тела и начинать привыкать к тому, что придется есть, пить, спать, надевать и снимать одежду в совершенно другом месте, во враждебном окружении.
1
[1]Нет ничего нового под солнцем – см.: Экклезиаст: «Суета сует… Что было, то и будет… и нет ничего нового под солнцем» (1: 1–9).
Мерфи, голый, сидел
2
[2]…оказывалось в Деве – очевидно, имеется в виду вхождение Солнца в зодиакальный знак Девы (в тексте, однако, использовано слово Virgin, а не Virgo, а отсюда можно сделать вывод о дополнительной аллюзии на Деву Марию).
3
[3] Quid pro quo (лат.) – квипрокво, путаница, недоразумение, основанное на принятии чего-то одного за что-то другое; услуга за услугу, компенсация.
Все, что Мерфи слышал, и все, что он видел, относилось к разряду тех звуков и тех зрительных образов, которые ему не нравились. Они удерживали его в том мире, к которому принадлежали и к которому он сам, как он трепетно надеялся, не принадлежал.
Он вяло подумал: а что это загораживает солнечный свет и что это там выкрикивают уличные торговцы, однако и мысли и интерес оказались исключительно вялыми, прямо-таки увядшими еще до того, как они распустились.
А сидел он в кресле таким образом просто потому, что это доставляло ему удовольствие. Прежде всего такая поза – привязанность к креслу – ублажала его тело, успокаивала его. Затем освобождался его разум. Ибо до тех пор, пока не укрощалось его тело, разум его не мог раскрепоститься (подробнее эта взаимосвязь описана в главе шестой). А жизнь, начинавшая кипеть в его мозгу, давала ему столь высокое удовольствие, что само слово «удовольствие» становилось совершенно недостаточным для верного описания того, что он ощущал.
Мерфи в не очень отдаленном прошлом проходил в некотором роде обучение у человека из Корка [4] по имени Ниери. [5] В те времена этот человек мог останавливать собственное сердце в любой момент, когда ему заблагорассудится, и не запускать его снова столь долго (ну, естественно, в разумных пределах), сколь ему бы вздумалось. «Желудочки, – говорил он тогда, – остановитесь над Гаваоном, а вы, сердечные ушки, остановитесь над долиною Аиалонскою». [6] К этой редкой способности, которой он овладел после многих лет особых упражнений, проведенных где-то к северу от Нербудды, он прибегал достаточно редко и умеренно, стараясь не исчерпать ее и оставляя на те тяжкие случаи, когда неостановимо тянуло выпить, а раздобыть спиртное никак – по разным причинам – не удавалось, или когда он оказывался среди злобствующих кельтов [7] и не было никакой возможности найти удобный повод, чтобы с ними тут же распрощаться, или же тогда, когда он испытывал мучительные приступы похоти, которые никак нельзя было удовлетворить.
4
[4]Корк – графство в провинции Мюнстер в юго-западной Ирландии; столица графства также называется Корк; город древний, основан еще скандинавами в IX – Х вв.
5
[5]Ниери – у Беккета часто встречаются значащие фамилии. В силу особенностей характера и поведения данного персонажа, его фамилия могла бы звучать как Близкоу.
6
[6] И остановилось солнце, и луна стояла, доколе народ мстил врагам своим», – Иисус Навин воззвал к Господу в сражении между израильтянами и аморреями, которое затянулось до темноты (Иис. Н. X, 12,13.)
7
[7] Коренное население Ирландии в этническом отношении не англосаксы, а кельты; можно предположить, что Ниери – не кельтского происхождения и относится к ирландцам свысока; дальнейшее повествование никак эту проблему не высвечивает.
Отправляясь на научение к Ниери, Мерфи вовсе не собирался освоить умение останавливать свое сердце (он полагал, что для человека его темперамента такое умение быстро обернулось бы фатальными последствиями); ему хотелось лишь немного приобщить душу свою к тому, что Ниери, как раз в те времена исповедовавший пифагорейское учение, называл «Апмонией». [8] Душа Мерфи, которая у него ассоциировалась с его сердцем, вела себя самым непредсказуемым образом, и соответственно так же вело себя его сердце, и при обследованиях врачи никак не могли разобраться, отчего же сердце ведет себя
8
[8]Апмония – надо полагать, это слово значит: напоминание, увещевание, предупреждение, уговаривание; слово греческого происхождения, содержит аллюзию на Пифагора. См. у Диогена Лаэртского: «Пифагором его звали потому, что он вещал истину непогрешимо, как пифия» («О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов», VIII, 21).
9
[9]…пальпировали, аускулировали, перкуссировали – значение слов примерно одинаково: прослушивание сердца, но различными способами (простукиванием и т. п.).
10
[10]Исономия – дословно исономия означает: равенство прав, равенство перед законом; в пифагорейской философии – это лад (гармония) сил организма, нарушение такого равновесия ведет к болезни.
Их прощание оказалось памятным событием. Ниери вышел из того состояния, которое можно было бы назвать «мертвой спячкой», и заявил:
– Мерфи, жизнь – это число и земля. [11]
– Но она также и странствие в поисках дома, – ответствовал Мерфи.
– Жизнь – это лицо, – говорил Ниери, – или группа лиц, выстроенная по определенной системе на фоне бурлящего и гудящего хаоса… Мне вспоминается лицо госпожи Двайер.
Мерфи подумалось, что с таким же успехом можно было бы вызывать в памяти и лицо Кунихэн. Ниери стиснул руки в кулаки и поднял их вверх, на уровень лица.
11
[11][11] …жизнь – это число и земля – здесь и далее появляются некоторые философские понятия древнегреческой философии, в частности пифагорейства (в весьма, конечно, условном виде): число, земля как один из основных составляющих элементов мира; снятие, отрицание и т. д.
– Вот если бы мне добиться расположения девицы Двайер, – проговорил Ниери подрагивающим голосом, – пусть даже всего лишь на какой-нибудь часик, как бы взыграла моя душа!
Костяшки на кулаках Ниери выпирали белыми бугорками и, казалось, вот-вот прорвут кожу; впрочем, так всегда бывает, если сжимать руки слишком сильно… Сжатый кулак как символ утверждения… А затем руки Ниери стали раскрываться, пальцы выпрямились, растопырились во всю свою длину. Растопыренные пальцы как символ отрицания. Мерфи представлялось, что существует два равноправных способа завершить этот жест и достичь того, что в философии называют «снятием». Руки можно было бы крепко приставить к голове жестом, изображающим отчаяние, либо же безвольно опустить и позволить им плетями висеть по бокам, вообразив при этом, что именно из этой позиции началось изначальное движение. Можете сами догадаться, каково было раздражение Мерфи, когда Ниери сделал с руками нечто, не совпадающее с предположениями Мерфи, – он снова сжал кулаки, еще сильнее, чем раньше, и размашисто и гулко стукнул ими по своей собственной груди.
– Ну, еще полчаса, – вскричал Ниери, – ну, хотя бы еще пятнадцать минут!
– А потом что? – спросил Мерфи. – Отправишься назад на остров Тенерифе к обезьянам? [12]
– Смейся, смейся, издевайся, – с трагическим изломом простонал Ниери, – все бренность, тщета, все дрянь, по крайней мере в данный момент, все пусто без девицы Двайер. Закрытое число в бесформенном хаосе, в бескрайней пустыне, в холодной пустоте… О мой тетрабрюх! [13]
12
[12]…к обезьянам – очевидно, по ассоциации с ударами человекообразных обезьян себя в грудь.
13
[13]Тетрабрюх – tetrakyt – неологизм Беккета, можно предположить, что слово имеет отношение к пифагорейской тетрактиде или тетрактису (четверке), священному числу, «числу справедливости»; слово, конечно, греческое, но его концовка kyt очень напоминает шотландское kyte – брюхо, пузо; если это слово разложить, то по звучанию получится нечто вроде тетрабрюха.
Вот какова была любовь Ниери к девице Двайер, которая любила капитана авиации Эллимана, который любил некую мисс Фаррен из Рингсакидди-Кольцекозленка, которая любила Преподобного Фитта из Боллинклэшета, который, если уж говорить начистоту, вынужден был бы признать, что испытывает некоторую слабость по отношению к некоей госпоже (имя опустим) из Западного Прохода, которая любила Ниери.
– Разделенная любовь, – вещал Ниери, – это короткое замыкание, – и в уме добавлял: «Шаровая молния, сыпящая искрами, готовая взорваться…»
– Такая любовь, которая, терзаясь муками, возводит очи горе, которая жаждет приложить кончик своего маленького пальчика, обмакнутого в китайский лак, к собственному языку, чтобы охладить его, – вот такая любовь тебе, Мерфи, насколько я понимаю, чужда.
– Да, все что ты говоришь, для меня как китайская грамота, – признался Мерфи.
– Ну, давай тогда скажем иначе, – с готовностью предложил Ниери. – Любовь – это как один сверкающий плотный, структурированный сгусток в вихре возбуждающих гетерогенных ласк… Как звучит?