Опять не могу без тебя
Шрифт:
Гилберт улыбнулся и встал. Улыбка у него была такая, как будто он понял не только то, что она сказала, но и то, что она подумала.
– Послушай, а я хочу, чтобы ты меньше заморачивалась. И ценила поводы для радости, которые у тебя есть. Сможешь? Потому что я не хочу уезжать и думать, что ты тут сидишь и ешь себя поедом вместо того, чтобы наслаждаться жизнью.
В тишине с тревожной радостью пела какая-то птица.
– Как вернёшься, приходи к нам на ужин? Я буду ждать.
Он подумал о чем-то, и в темноте его голубоватые глаза казались совсем тёмными.
– Спасибо, я с удовольствием приду, – сказал он просто, а потом сразу же исправился: – Ну, то есть приду, если Нэнни будет готовить. Потому что если ты опять будешь
– Ну иди, кто тебя держит. Встретишься со своими любимыми друзьями с большими фотоаппаратами. Они тебе устроят фотосессию с бигмаком, ты всегда о такой мечтал.
– Пообещай, что пока меня не будет, ты не изменишься настолько, чтобы встретить меня холодно и воспитанно, как чужого.
По сравнению с громким смехом его слова казались почти шёпотом.
– Пообещай, что не изменишься настолько, чтобы не захотеть приходить.
Гилберт нахмурился, и, кажется, так и хмурился, пока они обнимались на прощание.
– Хорошенького понемножку; я пойду работать, – шепнул Гилберт, повесив полотенце на шею. – И ты иди в дом. Не стой на ветру.
«Если он обернётся, значит, он тогда тоже почувствовал», – вдруг неожиданно для самой себя загадала Бруклин. Спина Гилберта бледным пятном выделялась в темноте. Что им делать с этими соседскими привычками, когда их жизни окончательно разделятся? Что скажет Бобби, когда Гилберт перестанет приходить играть с ним каждый раз, когда он попросит? Что почувствует она сама, когда Гилберт откажется читать Бобби сказку на ночь?
Бруклин стояла у двери, когда Гилберт остановился и обернулся, чтобы посмотреть на неё. «Что стоишь?» – спросил он взглядом и нетерпеливым кивком головы. Ну разумеется. Английское воспитание джентльмена сильнее него. В том, что девушка благополучно вошла в свой дом, он должен убедиться, даже когда они живут за двумя заборами, и их территорию охраняет целое подразделение охранников.
Шагнув внутрь, она помахала ему; махнув в ответ, Гилберт исчез в темноте.
Глава четвёртая
«ВСЁ, ЧТО САМ СЕБЕ ОТВЕТИЛ»
«Писательство – это призвание, от которого не уйти,
и тот, у кого оно есть, должен писать,
потому что только так он сможет одолеть
головную боль и скверное пищеварение».
Габриэль Гарсия Маркес
От книги «Холодный горизонт» Гилберт пришел в ужас.
В самолёте, по дороге в США, он прочитал её несколько раз. Сначала ознакомительно, целиком. Потом подчёркивая реплики и описания персонажа, на которого летел прослушиваться. Хотя тут же понял, что роли этой ему не получить никогда в жизни. Не вышел ни лицом, ни статью для «неземной грации» или «тела, как у мраморного Давида». Ха, да он скорее был полной противоположностью этого сказочно красивого, сказочно ловкого, не в меру самоуверенного парня, от взгляда которого девчонки складывались в хорошо организованные штабеля. Единственное, что Гилберт нашел в нём своего, было унылое занудство.
Да и во всем остальном книга оказалась отвратительной. Гилберт ясно увидел все её недостатки. Затянутая, бессобытийная исповедь закомплексованной девчонки. От повторяющихся по сто раз слащавых подробностей ломило зубы. От описания добродетелей главного героя главе к третьей начинало беспощадно тошнить. Из-за примитивного нелогичного сюжета в конце каждого эпизода охватывало непреодолимое желание выбросить книжонку из иллюминатора.
После второго прочтения, убедившись, что роли ему не видать, Гилберт смирился и даже похвалил себя за то, что не собрался прочитать этот бред до отъезда. Иначе точно бы не заставил себя поднять задницу и уехать из Лондона.
А потом взял ручку и стал пытаться исправлять этот текст.
Он же умел, он же научился этому когда-то; он же знал и раньше простой интуицией чувствовал, как именно должен идти вперед сюжет, как правильно выстраивать диалоги, выгодней подавать детали. Где были длинноты, он убирал их, заменяя пустые многословные страницы двумя чеканными, чётко сформулированными фразами. Где слащавость зашкаливала до абсурда, придумывал краткую саркастичную характеристику, развивающую образ вглубь. На последней странице, оставленной издательством «для заметок», набросал альтернативный сюжет, где каждый персонаж действовал в соответствии с неразвитым в книге конфликтом. Получилось, правда, грустно: влюбленные с мукой расставались в финале, а половину героев ждал безвременный печальный конец. Потому что счастливое завершение истории и так уже было написано, и Гилберт не верил в возможность такого полного, совершенно сериального хеппи-энда, которого дожидался каждый герой. Ну серьёзно – ну не бывает.
В приступе острой надежды Гилберт спешно открыл компьютер. Уже много месяцев он не мог связать ни строчки, и сейчас ощущение ёмких фраз и нужных слов показалось желанным, как кажется быстрый бег сломавшему ногу. Он же умел это, мучительно ныла внутренняя пустота. Он же делал это когда-то, когда-то совсем давно; ведь ему не приснились те ночи, когда до рассвета он сидел за компьютером, складывая из нужных фраз правильные тексты.
Но слова не слушались его, разбегаясь врассыпную под его пальцами. Единственно верное, что он мог сделать для своего текста, это нажать на кнопку удаления его с лица земли. Как будто он, как в детстве, пытался вылепить снеговика из пушистого неплотного снега – но любая фигура рассыпалась, превращаясь в снежную пыль, и он морозил себе кончики пальцев и плакал, опуская руки.
Как бы то ни было, поворачивать самолёт назад было нельзя – да Гилберт и не хотел назад. Иллюзия начала новой жизни несла в себе нечто утешительное. Он не был так молод и наивен, чтобы не знать, что от себя не убежишь, и надеяться, что перемена мест сама по себе сможет залечить прошлые раны. Но, по крайней мере, было по-прежнему интересно узнавать что-то новое, и нового было много. Как человек, впервые вышедший на улицу после долгой болезни, Гилберт жадно ловил впечатления от незнакомого, совсем чужого города, от улыбающихся странной улыбкой людей со смешным акцентом, от глупого, неправильного ощущения, что, приняв решение убежать от старого, он каким-то образом сможет хоть чуть-чуть привести в порядок свою сбившуюся с рельс жизнь.
Его агент времени не терял и послал на кастинг в многообещающий проект чуть ли не всех своих подопечных. Гилберт вовсе не был избранным – по крайней мере, таких избранных, отобранных после первого этапа лондонского прослушивания, их был добрый десяток. Им всем сняли в агентстве большую, светлую, по-настоящему американскую квартиру; Гилберт шутил, что попал в Зазеркалье, не иначе. Вместо сырого полутёмного крысятничка он оказался в роскошной спальне с окном во всю стену и с кроватью, которая по квадратным метрам превышала всю его прежнюю комнату. Вместо невысокого, уже лысоватого Стивена, похожего на пожилого хоббита, и их вечно небритых похмельных друзей теперь его окружали победители конкурса «самый видный мужчина мира». Это было как неожиданно оказаться в сериале, где несколько роскошных главных героев вместе поселились в шикарной квартире неподалеку от Голливуда и ждут, когда же начнется их блестящая карьера. Гилберт даже подумал, что, если бы это случилось раньше, он бы написал сценарий. О том, как пятеро, например, красавчиков завоевывают Фабрику грёз. Главным в этом сценарии был комедийный элемент, завязанный на шестом герое – незадачливом увальне с вечно развязанными шнурками, который волочится за своими роскошными друзьями и постоянно попадает в идиотские ситуации.