Опять Вавилон
Шрифт:
Чарли подступил ближе, незаметно тесня их назад, к коридору.
– Не могу, к сожалению. Скажите, где вас найти, и через полчаса я позвоню.
Это не возымело действия. Лорейн с размаху криво плюхнулась на стул, и в поле ее зрения попал Ричард.
– Боже, чей это такой милый мальчик!
– вскричала она.
– Поди сюда, милый!
Ричард оглянулся на мать и не тронулся с места. Лорейн демонстративно пожала плечами и снова повернулась к Чарли:
– Идем пообедаем. Пожалуйста. Родные не обидятся. Так редко видимся. Вернее, р-робко.
– Я не
– Вы обедайте без меня, я позвоню потом.
У нее вдруг сделался неприятный голос.
– Хорошо, мы уйдем. Я только помню случай, когда вы дубасили ко мне в дверь в четыре утра. Вас приняли и дали выпить, - так люди поступают с приятелями. Идем, Дунк.
Все еще заторможенные в движениях, с набрякшими и злыми лицами, они нетвердой походкой удалились по коридору.
– Всего хорошего, - сказал Чарли.
– Всего наилучшего!
– едко отозвалась Лорейн.
Когда он вернулся в гостиную, Марион стояла как вкопанная на том же месте, но теперь подле нее, в полукольце другой ее руки, был и сын. Линкольн все раскачивал на коленях Онорию, туда-сюда, словно маятник.
– Безобразие!
– взорвался Чарли.
– Нет, каково безобразие!
Никто не ответил. Чарли присел в кресло, взял свой стакан, поставил обратно.
– Два года людей в глаза не видел, и у них хватает наглости...
Он не договорил. Потому что Марион стремительно, яростно выдохнула: "А-ах!" - круто, всем телом, повернулась и вышла из комнаты.
Линкольн бережно спустил Онорию на пол.
– Садитесь-ка, дети, за стол, суп стынет, - сказал он и, когда они послушно скрылись в столовой, прибавил, обращаясь к Чарли: - У Марион неважно со здоровьем, ей дорого обходятся встряски. Она в буквальном смысле слова не переносит подобного рода публику.
– Я их не звал сюда. Они сами у кого-то выпытали, где ты живешь. И умышленно...
– Очень жаль, одно могу сказать. Во всяком случае, это не упрощает дело. Извини, я сейчас.
Он вышел; Чарли замер в кресле, подобрался. Было слышно, как едят в соседней комнате дети, односложно переговариваются, успев забыть о неурядице между взрослыми. Из другой комнаты слышались невнятные на отдалении обрывки разговора, звякнул телефон, когда с него сняли трубку, и Чарли в смятении отошел в другой конец комнаты, чтобы не получилось, что он подслушивает.
Через минуту вернулся Линкольн.
– Вот что, Чарли. Похоже, обед сегодня отменяется. Марион плохо себя чувствует.
– Рассердилась на меня?
– Есть отчасти.
– Линкольн говорил резковато.
– Не по ее силам...
– Ты что, хочешь сказать, она передумала насчет Онории?
– Сейчас, по крайней мере, она слышать ничего не хочет. Сам не знаю. Лучше позвони мне завтра в банк.
– Объясни ты ей, пожалуйста, я понятия не имел, что эти люди могут сюда явиться. Я сам возмущен не меньше вашего.
– Сейчас не время ей что-то объяснять. Чарли встал. Он взял пальто, шляпу, сделал несколько шагов по коридору. Он открыл дверь в столовую и проговорил чужим голосом:
– Дети, до свиданья.
Онория
– До свиданья, доченька, - сказал он машинально и спохватился, стараясь говорить мягче, стараясь еще умилостивить неизвестно что.
– До свиданья, ребятки.
V
Сгоряча он отправился прямо в бар "Рица", думая застать там Лорейн и Дункана, но их не было, да и все равно, здраво рассуждая, что он мог бы сделать. У Питерсов он даже не пригубил свой стакан и теперь взял себе виски с содовой. Подошел Поль, поздоровался.
– Кругом перемены, - сказал он печально.
– У нас вот дела свернулись чуть ли не вдвое против прежнего. И на каждом шагу слышишь, что кто-нибудь, кто возвратился в Штаты, все потерял во время краха - не в первый раз, так во второй. Говорят, ваш друг Джордж Хардт потерял все до последнего. Что же, и вы возвратились в Штаты?
– Нет, я служу в Праге.
– Говорят, вы тоже немало потеряли во время краха.
– Верно говорят.
– И угрюмо прибавил: - Но все по-настоящему ценное я потерял во время бума.
– Задешево отдали.
– Вроде того.
Опять, как страшный сон, к нему прихлынули воспоминания тех дней - люди, с которыми они знакомились во время поездок, и другие люди, которые смутно представляли себе, сколько будет дважды два, и не умели толком связать двух слов. Замухрышка, который на пароходе пригласил Элен танцевать, и она пошла, а он в десяти шагах от их столика оскорбил ее; одурманенные винными парами или наркотиками женщины и девушки, которые заливались бессмысленным смехом, когда их выволакивали за дверь...
...Мужчины, которые запирались в доме, а жен оставляли на снегу, потому что снег в двадцать девятом был словно бы и не снег. Хочешь, и будет не снег, стоит только заплатить деньги.
Он пошел к телефону и позвонил Питерсам; трубку взял Линкольн.
– Прости, что звоню, ничто другое в голову не идет. Ну как Марион, говорит что-нибудь определенное?
– Марион слегла, - сухо ответил Линкольн.
– Я согласен, в этой истории нет твоей прямой вины, но я не могу допустить, чтобы Марион из-за нее совсем расхворалась. Видимо, придется нам с этим делом повременить полгодика, нельзя больше доводить ее до такого состояния, я не пойду на это.
– Понятно.
– Ты уж не взыщи, Чарли.
Он вернулся за свой столик. Стакан из-под виски стоял пустой, но Чарли качнул головой, когда Аликс взглянул на него вопросительно. Теперь делать нечего, - хотя можно послать Онории подарки; да, он ей завтра пошлет целый ворох подарков. И опять это будет всего-навсего деньги, думал он со злостью, а кому только он не совал деньги...
– Нет, хватит, - сказал он незнакомому официанту.
– Сколько с меня?
Он еще вернется когда-нибудь, не заставят же его расплачиваться всю жизнь. Но дочь была нужна ему сейчас, и остальное в сравнении с этим как-то слабо утешало. Это в молодости хорошо думается и мечтается наедине с собою, а молодость прошла. Он точно знал, что никогда Элен не пожелала бы для него такого одиночества,