Опыт о неравенстве человеческих рас. 1853г.(том1)
Шрифт:
Христиане живут на всех широтах и во всех климатических зонах. Об этом убедительно свидетельствует статистика, разумеется, неполная. Монголы кочуют на равнинах срединной части Азии, дикари занимаются охотой на кордильерских плато, эскимосы ловят рыбу во льдах Арктики, а китайцы и японцы умирают под бичом угнетателей. Факты не оставляют никаких сомнений на сей счет. Но те же факты не дают оснований смешивать в кучу, как это обычно делают, христианство, способность всех людей признать его истины и проповедовать его заветы и совершенно другую способность — способность той или иной расы осознать насущную необходимость совершенствования социального порядка и пройти этапы, необходимые для того, чтобы подняться на уровень, называемый «цивилизацией»: речь идет как раз о том уровне, который служит мерой неравенства человеческих рас.
В прошлом веке утверждали, разумеется без всяких на то оснований, что доктрина отречения, которая составляет главную часть христианства, по своей природе совершенно противоположна социальному прогрессу, и что люди, чьей высшей целью должен быть отказ от всего земного и устремление всех желаний к небесному Иерусалиму, не годятся для того, чтобы служить интересам этого мира. Этот аргумент опровергается несовершенством человеческой природы. Никто и никогда всерьез не опасался, что человечество откажется от мирской жизни, и как бы настоятельно ни звучали рекомендации и советы, очевидно, что они не возымели действия. Кроме того, христианские заповеди представляют собой мощный социальный инструмент в том смысле, что они смягчают нравы, способствуют благотворительности, осуждают любое насилие, призывают
Христианство является цивилизатором до тех пор, пока делает человека более мягким и разумным, и в то же время оно исполняет эту роль только опосредованно, т. к. не ставит целью применять мягкость и разумность к земным делам и не пытается исправить социальный порядок, при котором живут неофиты, каким бы несовершенным он ни казался. Главное для него — убрать все, что вредит здоровью души, а остальное неважно. Ему безразлично, что китайцы носят халаты, а эскимосы ходят в шкурах, что первые едят рис, вторые китовый жир, и оно совершенно не интересуется тем, что они ведут свою особую жизнь. Если образ жизни этих людей служит ему на пользу, христианство будет его поощрять, но не станет изменять привычки и обычаи, которые застало у обращенного народа, или способствовать переходу от одной цивилизации к другой, поскольку оно выше всех и любых цивилизаций. Примеров тому предостаточно, и я буду говорить о них, но сначала мне хотелось бы признаться в том, что мне всегда была непонятна современная доктрина, которая настолько отождествляет закон Христа с интересами нашего мира, что утверждает, будто бы в обиход вошла некая христианская цивилизация.
Нет сомнения в существовании цивилизации языческой, брахманской, буддистской, иудаистской. Существовали и существуют общества, которым религия служит основой, дала форму, сформировала законы, обозначила границы, указала опасности; такие общества живут только по более или менее явным предписаниям теократической доктрины, и их невозможно представить без веры и ритуалов, а вера и ритуалы немыслимы без народа, который их создал. По этим правилам строилась вся античность. Легальная терпимость — изобретение римской политики — и система ассимиляции и слияния культов как результат декадентской теологии появились в язычестве не очень давно. Однако пока оно было юным и сильным, на земле было столько же Юпитеров, Меркуриев, Венер, сколько городов, а ревнивый бог признавал лишь своих. Таким образом, каждая такая цивилизация образуется и развивается под эгидой конкретного божества. Культ и государство связаны настолько тесно, что оба несут ответственность и за добро и за зло. И если в Карфагене находят политические следы культа Тирского Геракла, то нетрудно спутать влияние доктрины жрецов с политикой суфетов и направлением социального развития. Я также не сомневаюсь в том, что собакоголовый Анубис, Исида Нейтская и Ибис научили жителей долины Нила тому, что они знали и умели; но самое крупное новшество, которое принесло на землю христианство, — это образ действий, совершенно отличный от методов предшествующих религий. У тех были свои народы, у христианства своего не было: оно обращено ко всем людям, и богатым и бедным, но прежде всего оно получило от Святого Духа всеобщий язык, [10] чтобы разговаривать с каждым на языке его страны и объявлять о новой вере посредством образов, наиболее понятных для каждой нации. Оно пришло не для того, чтобы изменить внешний облик человека или материальный мир, а для того, чтобы пожалеть его. Оно претендовало только на внутреннюю суть. В одной апокрифической книге, чтимой за ее древность, говорится: «Пусть сильный не чванится своей силой, а богатый своим богатством, а тот, кто хочет прославиться, прославлен будет в Господе». Сила, богатство, власть — ничего не стоят в нашем законе. Ни одна цивилизация, каковой бы она ни была, не проявляла своих привязанностей или своего превосходства, и только исходя из вытекающих последствий этот закон был назван «католическим», универсальным, т. к. он не принадлежит ни одной цивилизации, не проповедует ни одну форму земного существования и ни одну из них не отрицает.
10
Деяния Апостолов, 11,4,8,9,10,11.
Доказательства этого безразличия к внешним формам социальной жизни, к самой общественной жизни во множестве встречаются, прежде всего, в канонических книгах, затем в писаниях отцов Церкви, далее в рассказах миссионеров с незапамятных времен по день сегодняшний. Главное, чтобы вера пронизывала человека, чтобы во всех своих поступках человек ничем не оскорблял религиозных заветов — все прочее в глазах закона не имеет значения. Что значит для обращенного форма его жилища, покрой его платья, система правления, степень деспотизма или свободы? Какая разница, кто он: рыбак, охотник, рабочий, мореплаватель, солдат? Разве что-нибудь может помешать человеку — будь он англичанин, турок, житель Сибири, американец, готтентот — увидеть свет христианства и принять его? Повторяю: это самое главное, а прочее неважно. Дикарь способен сделаться таким же убежденным верующим, как и самый правоверный прелат из Европы. В этом заключается выдающееся свойство христианства, которое придает ему такую притягательность, и не стоит лишать его столь ценного качества только ради того, чтобы угодить излюбленному принципу нашего времени и нашей страны, а именно: искать всюду, даже в самых святых вещах, материальную пользу.
Церковь существует уже восемнадцать столетий, в ее лоно пришло немало наций, и у всех она сохранила существовавшую политическую систему. В самом начале, в окружении античного мира, именно в этом состояла главная ее идея. Иногда ее даже упрекали за избыток терпимости в этом плане (например, отношение иезуитов к китайским церемониям). И мало кто замечает, что она никогда не настаивала на том, чтобы верующие восприняли какой-то один тип цивилизации. Она приспосабливается ко всему, даже к лачугам; там же, где встречается упрямец, не желающий понять пользу убежища, всегда найдется терпеливый миссионер, который сядет рядом с ним на голые камни и постарается вложить в его душу основные принципы спасения. Следовательно, христианство несет цивилизаторскую функцию совсем не в обычном смысле; христианство может быть воспринято самыми разными расами без ущерба для их привычек и независимо от их способностей.
Христианская вера возвышает душу величием своих догматов и питает дух своей человечностью. Но это происходит лишь в той мере, в какой душа и дух способны возвыситься и впитать новые идеи. Она не ставит целью распространять свой гений и внушать свои идеи тому, кому их недостает. Ни гений, ни идеи вовсе не обязательны для спасения. Напротив того, христианская вера обращена скорее к слабым и униженным, нежели к сильным. Она дает только то, что хочет получить взамен. Она удобряет почву и ничего не создает; она поддерживает, помогает и ничего не отбирает; она принимает человека таким, какой он есть, и помогает ему идти по жизни: если он хромой, она не заставит его бежать. Много ли среди святых людей ученых? Нет, совсем мало. Сонм праведников, чьи имена и память чтит Церковь, включает в себя главным образом людей, известных своей добродетельностью и набожностью, тех, кто обладал гением в делах небесных и кому его недоставало в делах земных; когда мне указывают на святую Розу из Лимы, почитаемую под именем Бернарды, святую Зиту, которой молятся как святой Терезе, всех англосаксонских святых, большую часть ирландских монахов и египетских отшельников, и эти легионы мучеников, которые выделились из толпы наподобие яркой молнии, чтобы вечно сиять во славе наравне с самыми мужественными защитниками веры, с ее самыми учеными проповедниками, я повторяю еще раз: христианство не является цивилизатором в узком обыденном смысле этого слова, а поскольку оно требует от каждого человека лишь то, что тому дано, оно и от каждой расы требует только то, на что она способна, и не собирается поставить ее на более высокую ступень в политической структуре народов земли, чем та, которая принадлежит ей по праву способностей. Вследствие этого я не могу принять эгалитарный аргумент, который путает возможность принять христианскую веру со способностью к интеллектуальному развитию. Большинство племен Южной Америки, например, уже несколько веков находятся в лоне Церкви и при этом остаются дикими и далекими от европейской цивилизации, которая осуществляется на их глазах. Я не удивляюсь тому, что на севере нового континента чероки большей частью обращены в нашу веру усилиями методистов, но я был бы весьма удивлен, если бы эта народность создала, разумеется, сохранив свою первобытную чистоту, одно из государств или штатов американской конфедерации и имела хоть какое-то влияние в конгрессе. И я нахожу вполне естественным, что датские лютеране и моравы открыли эскимосам глаза на религиозный свет, но не менее естественно и то, что эти неофиты оставались абсолютно в том же социальном состоянии, в каком пребывали прежде. Наконец, в заключение скажу следующее: нет ничего необычного в том, что шведские лапояне находятся в состоянии варварства, хотя несколько столетий назад им принесли спасительные доктрины Евангелия. Я искренне считаю, что все эти народы смогут породить и, возможно, уже породили немало личностей, замечательных своей набожностью и чистотой нравов, однако я не представляю, что из их среды могут выйти ученые теологи, военачальники, способные математики, искусные художники — словом, представители элиты, численность и преемственность которой составляют силу и значение ведущих рас; еще меньше я верю, что редкое появление таких гениев, нетипичных для их народов и для пути развития последних, приведет к тому, что эти народы двинутся к прогрессу под их руководством. Посему будет необходимо и справедливо, если христианство совершенно отступится от такой задачи. Если все расы в равной степени способны осознать и использовать преимущества христианства, это не значит, что оно должно делать их похожими друг на друга: можно смело заявить, что его царство, в том смысле, какой я здесь вкладываю, следует искать в другом мире.
Несмотря на вышесказанное, я боюсь, что некоторые мужи, привыкшие в силу естественной приверженности к идеям времени судить о достоинствах и заслугах христианства через призму предрассудков нашей эпохи, исходят из неточных понятий и, соглашаясь в целом с моими аргументами, придают определяющее значение косвенному влиянию религии на нравы, нравов на институты, а институтов на социальную систему. Эти люди полагают, что хотя бы за счет личного влияния подвижников веры они могут существенно изменить политическую ситуацию обращенных и их представления о материальном благополучии. Например, они скажут, что эти апостолы, выходцы из более развитой нации, нежели та, которой они несут веру, приходят к мысли реформировать чисто человеческие привычки своих неофитов, одновременно совершенствуя их моральные установки. Когда они имеют дело с дикарями, с отсталыми и невежественными народами, они пытаются научить их полезным вещам и показать, как бороться с голодом посредством сельскохозяйственных трудов и инструментов, которые они привозят. Затем эти миссионеры идут еще дальше и учат туземцев строить более надежные жилища, разводить скот, управлять водоемами — либо сооружать дамбы против наводнений, либо рыть ирригационные каналы. Постепенно они прививают им вкус к умственным упражнениям, учат пользоваться алфавитом, а иногда, как это случилось с чероки, создать свою письменность, о чем пишет Причард в своей «Естественной истории человека». Наконец, они добиваются поистине выдающихся успехов, и туземное население начинает имитировать нравы учителей и заводит, как, например, те же чероки или криксы, жители южного берега Арканзаса, стада домашних животных и даже черных рабов для работы на плантациях.
Я специально выбрал два диких народа, которые считаются наиболее развитыми; я не хочу вступать в спор со сторонниками эгалитаризма, но, наблюдая эти примеры, прихожу к выводу, что трудно представить себе более убедительные, которые говорят о неспособности некоторых рас выйти на дорогу, не внушенную им их первобытной природой.
Вот перед нами два племени, изолированные от многих других, уничтоженных или вытесненных белыми поселенцами, и мы видим, что эти племена в корне отличаются от остальных, потому что они ведут родословную от аллеганийской расы, которой приписывают остатки древних памятников, обнаруженных к северу от Миссисипи. Уже сейчас в голове тех, кто провозглашает равенство между чероки и европейцами, существует некоторое смятение и замешательство, поскольку их главный аргумент заключается в том, что аллеганийские народности близки к англосаксам только тем, что они сами стоят выше остальных рас Северной Америки. Кроме того, посмотрим, что случилось с этими двумя избранными племенами. Американское правительство отобрало у них землю, на которой они жили, и придумало договор, чтобы заставить их переселиться на другую территорию. Там под надзором военного министерства и под руководством протестантских миссионеров этим туземцам волей-неволей пришлось приспособиться к их нынешнему образу жизни. Некоторые авторы даже утверждают, что численность чероки увеличивается, и приводят в доказательство такой факт: когда их посетил путешественник Адаир, у чероки насчитывалось 2300 воинов, а сегодня численность племени достигает 15 тысяч душ, правда, включая 1200 черных рабов; при этом добавляют, что их школы, как и церкви, управляются миссионерами, что эти миссионеры, будучи протестантами, почти все женаты и имеют детей или слуг с белым цветом кожи, а также что-то вроде советников и служащих из европейцев, знатоков ремесел; исходя из этого, весьма трудно сказать, действительно ли имело место увеличение их числа, зато без труда можно констатировать сильное давление европейской расы на своих учеников. [11]
11
Я не собираюсь вступать в дискуссию с Причардом, но хочу сослаться на Токвиля, который в своей блестящей книге «О демок¬ратии в Америке» так пишет о чероки: «Быстрому усвоению индей¬цами европейских привычек способствовали метисы. Не забывая предков, не отказываясь полностью от диких обычаев своей расы, метис формирует естественную связь между цивилизацией и вар¬варством. Всюду, где много метисов, дикари постепенно изменяют свое социальное устройство и свои нравы». К этому Токвиль при¬бавляет, что даже будучи метисами, а не аборигенами, в скором времени чероки и криксы все равно исчезнут под натиском белых.
Неспособные вести войну, лишенные земли, со всех сторон окруженные невероятной американской мощью, а с другой стороны, обращенные в религию своих властителей, причем, как я полагаю, добровольно, третируемые с мягкостью своими духовными наставниками и убежденные в необходимости трудиться по примеру своих учителей, хотя бы для того, чтобы не умереть с голоду, туземцы могут сделаться земледельцами. Им остается усвоить идеи, которые каждодневно практикуются вокруг них.
Как же низко надо низвести умственные способности даже самой чахлой ветви человеческого рода, чтобы умиляться при виде того, что имея терпение и умело играя такими свойствами человеческой натуры, как гурманство и воздержанность в пище, удается научить полулюдей-полуживотньгх тому, что не было заложено в их инстинктах. Когда сельские ярмарки заполнены учеными зверями, которых заставляют выделывать разные трюки, стоит ли удивляться тому, что люди, подвергнутые суровому воспитанию и изначально лишенные всякой возможности избежать его, научаются исполнять те функции цивилизованной жизни, которые в диком состоянии они могли бы, в конечном счете, понять и воспринять, даже не имея желания практиковать их? Ведь это равносильно тому, что поставить этих людей гораздо ниже собаки, наученной играть в карты, или лошади, разбирающейся в гастрономии! Так, из желания превратить случайные факты в аргументы, свидетельствующие о разумности тех или иных рас, появляются подобные доказательства, нелицеприятные для тех, в пользу которых они, якобы, выдвинуты.