Опыт предпринимателя
Шрифт:
Все это напоминало мне армию. В нашей части главной задачей командиров было загрузить солдат, чтобы они не пили водку, не хулиганили, не убегали в самоволку. День военнослужащих заполнен так, что времени для глупых подвигов не остается совершенно. Но ведь цех не мог работать вхолостую. Его изделия, как воздух, были нужны на основном производстве. Тем большая нагрузка ложилась на тех немногих работников, которые могли творить чудеса.
Как мастер я был крайним в административной цепочке и стоял лицом к лицу с рабочими. Я обязан разобраться в ворохе директив, создать какой-то порядок, все спланировать и учесть. Смена
Спать было некогда. После вечерних занятий в институте я возвращался домой в час ночи. Вставать приходилось полпятого, выезжать полшестого. В цех я приходил, конечно, сонный, и лица тех, кто шагал рядом, тоже не отличались ни свежестью, ни бодростью. Человеческая река производила мрачное впечатление, словно люди еще не пробудились и находятся в тяжелом сне, забытьи.
Кинешь взгляд вдоль огромного корпуса: сотни автобусов один за другим подвозят толпы людей. Смотришь на этот поток, и в голову приходит, что это – однородная серая биомасса. Все идут, понурив головы, в одном ритме, с одной скоростью – серые лица, не выражающие никаких эмоций.
В семь тридцать я вхожу в цех и вдыхаю его ароматы, в которых преобладает запах машинного масла. Одежда пропахла ими настолько, что не помогает и стирка. Прохожу в свой стеклянный закуток, быстро натягиваю синий форменный халат мастера, меняю зимние башмаки на обувь полегче и плюхаюсь за стол.
Раскладываю, как пасьянс, листы с заказами и пытаюсь увязать то, что от нас требуют, с нашими возможностями. Упустить ничего нельзя. Задержка одной-единственной детали может сорвать выпуск необходимейшего станка, отсутствие которого затормозит основное производство, а то и – о, ужас! – остановит главный конвейер.
Наши детали были не из тех, что можно выточить за пять минут. Мы выпускали всевозможные инструменты, оснастку, приспособления для металлообрабатывающего оборудования высокой точности. Например, элементы цанговых и мембранных зажимных патронов изготавливались с микронной точностью и требовали сложной термической обработки.
Доводка станин станков или измерительных плит вообще сродни колдовству. Самая точная обработка поверхностей делается вручную с помощью инструмента, напоминающего долото, которым по ничтожным крупицам стесывают, сцарапывают металл. Потом берется паста, которую каждый доводчик часто варит сам из одному ему известных ингредиентов. С помощью этой субстанции, втираемой в чугун, происходит окончательная доводка детали, своего рода полировка. Точность этой крайне медленной работы – тысячная доля миллиметра.
Я тогда еще не бросил армейскую привычку к табаку. Вокруг дымили все, и я не отставал. Чтобы прогнать сонное состояние, взбодриться, выкуривал сигарету за сигаретой. Повышал тонус и крепкий чай, приготовленный в стеклянной банке с помощью электрокипятильника.
Итак, мозги работают. Распределяю детали по станкам – токарным, фрезерным, координатно-расточным, шлифовальным. Нужно учесть все факторы: кто из рабочих в строю, а кто в отпуске, отгуле, на больничном, что с оборудованием – какие станки на ходу, а какие в ремонте, на профилактике. Для расшивки узких мест сразу намечал вторую, третью смену. Через короткое время я уже предвидел, что и где может не получиться, и имел в виду страховочные варианты.
К приходу рабочих у меня готов конкретный план дня, расписанный по деталям и операциям. Мои подчиненные разбирают наряд-задания. Один за другим запускаются станки, и цех наполняется привычным гулом электромоторов, шорохом и визгом обрабатываемого металла. Кто-то еще спит на ходу и только делает вид, что приступил к работе. Гляжу," в патроне закреплена ненужная болванка, вьется стружка. Значит, человек приходит в себя...
Я получал удовольствие от приведения бессистемных указаний в логичную производственную программу. Сложные, постоянно меняющиеся задания дали хорошую школу работы с конструкторами, технологами, рабочими-станочниками. Я досконально изучил процессы механической и термической обработки металлов.
Допуски в размерах нередко составляли два микрона. Один микрон -одна тысячная миллиметра. Если на кусок обычной стали направить датчик, улавливающий тысячные доли миллиметра, то можно увидеть, что металл колышется, как дышит наша грудь. Он постоянно меняется, течет, изменяет свою форму, как живая материя.
Я, самый маленький менеджер, должен был удерживать в голове огромный объем информации. Какая-нибудь деталька размером со спичечный коробок движется по цеху от одного станка к другому и требует до сотни операций со строго определенными параметрами. Ее сопровождает технологическая карта, как в больнице – карта больного: что с ней происходит, как она себя чувствует, как проходит процесс созревания и так далее.
Малейшая небрежность рабочего или сбой станка приводили к нарушению геометрии изделия. Вместе со специалистами решали, что делать. Если был запас времени, начинали все сначала. Если срок горел, отправляли деталь в гальванический цех, где на нее в специальной ванне наносили нужное число микронов хрома или восстанавливали размеры посредством напыления металла.
А бывало, что все сделано правильно, но деталь в собранном механизме не работает: ошибка конструкторов. Я не тратил время на выяснение отношений, просил быстрее прислать исправленную документацию. Спортивная закваска всегда заставляла меня мобилизоваться. Я не прекращал борьбу даже в безнадежных ситуациях, не мог отступить от плана, пусть абсурдного.
Экономика предприятия была устроена так, что в оплате преобладала уравниловка. На мою бригаду из сорока пяти человек выделялась премия – восемьдесят рублей в месяц. Что делать со столь ничтожным «фондом мастера»? Мне нужно было поощрить как минимум десять человек, которые выполняли самые сложные задания, по моей просьбе работали в ночную смену. Я не мог обидеть и заслуженных людей бригады, мою надежду и опору. Я делил эти смешные восемьдесят рублей из расчета по пять-десять рублей на брата. Дать кому-то премию в пятнадцать рублей было невозможно, потому что другим не останется ничего.
Основная зарплата моих подчиненных находилась в пределах двухсот-трехсот рублей в месяц. Жалкие пять-десять рублей не добавляли благосостояния, но, тем не менее, являлись почвой для многих конфликтов. Меня удивляло и возмущало, сколько низменных разборок, клеветы, доносов порождали эти несчастные премии. Никогда не забуду, как однажды ко мне подошел один седовласый рабочий, отец двоих уже взрослых детей, и стал поливать грязью своего коллегу только из-за того, что его собственная премия оказалась на пять рублей меньше.