Опыт путешествий
Шрифт:
День бело-синий, с багровыми и розовыми тенями. Воздух искрится алмазной пылью, инкрустированный мелкими кристаллами льда. Мы уносимся прочь из города в ледяную пустыню и быстро осознаем, насколько несовершенно наше снаряжение: малейшая полоска голой кожи обмораживается в считаные секунды, дыхание кристаллизуется на балаклавах, синтетический материал абсорбирует влагу под очками, и она, мгновенно замерзая, ослепляет. Я с радостью обнаруживаю, что варежки, купленные через аляскинский веб-сайт Midnigt Mushing и похожие на черные клешни со специальными заплатками для подтирания носа, несравнимо лучше, чем варежки всех остальных. У меня все время теплые руки. Остальные пересчитывают пальцы.
Мы останавливаемся на заледеневшем морском берегу, где глыбы изъеденного ветром льда вмерзли в ледяную
Белый медведь. Следы огромные. Я засовываю в один из них свою черную карикатурную руку. Выглядит, как рука ребенка.
След величиной с колпак автомобильного колеса. Норвежцы расчехляют ружья. Следы тянутся цепочкой по холму над замерзшим морем. Можно услышать бесшумную поступь зверя, почувствовать, как он размашисто шагает, представить себе, как он покачивает головой и поводит носом, самым чувствительным среди всех млекопитающих. Полярный медведь может учуять человека за 24 километра с лишним.
На следующий день мы встаем рано и вытаскиваем сани, на которых горой высятся палатки, спальные мешки, кухонные принадлежности, пищевые концентраты и туалетное сиденье. Мы покидаем город, направляясь к востоку мимо стад северных оленей, выкапывающих из-под снега мох. Пять часов езды по равнинам, ледниковым отложениям, покатым холмам и спускам, настолько крутым, что кажется, будто катишься с американской горки. Но занервничать и надавить на тормоз в этом аттракционе — значит, подвергнуть себя риску получить удар по затылку тюком со снаряжением весом в центнер. Переправившись через глетчер, мы оказываемся в небольшой глухой долине на побережье. Солнце начинает садиться, и мы разбиваем лагерь. Пока распаковываем вещи, погода портится, поднимается ветер и начинает казаться, что небо падает нам на головы. Пурга уже вокруг нас. Мы в спешке ставим палатки. В них нет ничего гламурного: обычные палатки Glastonbury на двоих, защита от ветра и снега. Мы с Томом выкапываем подвал — место для хранения мешков и переодевания. Разбивка лагеря — гонки наперегонки с ветром и падающей стрелкой барометра. Нужно, чтобы пальцы сгибались, но они постоянно мерзнут, и шелковые перчатки уже все в дырах от застежек-липучек, которые точно изобрел какой-то хладнокровный дьявол. Уже поставлена палатка-столовая — переносная русская времянка из двуслойного пластика. Внутри два стола, пара скамеек, крохотный уголок для приготовления пищи, парафиновая печка и параллельные краны, установленные на высоте человеческого роста. Размером 12 x 10 футов, она удерживается при помощи стальных тросов. Последнее, что мы успеваем сделать до темноты, — это протянуть проволочное заграждение и подсоединить к нему взрывчатку.
Лучшая защита от белых медведей — собаки: собаки лают, и медведи держатся в стороне. Однако мы здесь затем, чтобы увидеть белых медведей, поэтому собак с собой не захватили. Вместо них на видном месте в палатке висит ружье.
Мы жадно глотаем горячий ужин и расходимся по палаткам, чтобы уснуть внутри пухового спального мешка, поверх которого постелен еще один пуховой спальный мешок. На мне новозеландская шапка из меха опоссума, и, прежде чем усталость смаривает меня, я успеваю прочитать при свете фонарика пару страниц из исландской саги: «Прошу тебя, испытатель непорочных монахов, стань мне охранителем в моих странствиях! Да осенит Господь с горных вершин путь мой ястребиным крылом!»
Мы забираемся в мешки с головой: любая часть тела, оставшаяся на воздухе, за ночь обморозится до кости. Температура внутри палатки не сильно отличается от температуры снаружи. Мороз превращает зубную пасту в цемент с запахом мяты, ломает переплеты книг, разряжает батарейки. Таким холодным бывает тон отказа, вкус измены и боль одиночества. Ни один из нас прежде не испытывал подобного холода. От мороза дерет горло изнутри, щиплет в глазах, и козявки намертво замерзают в носу. Кожа горит, словно к ней прикоснулись раскаленной
Утром на стенах палатки тонкий слой инея от нашего дыхания. Ветер поигрывает этими новыми элементами первозданного пейзажа, сердито прочищая глотку, бормоча рунические угрозы и предостережения, но храп Тома ему не удается заглушить. Барометр просыпается, ртуть начинает ползти вверх по шкале термометра. Ветер дует изо всех сил, и мир становится белым. В полутора метрах ничего не разглядеть. Снег — кружащееся, пульсирующее, живое существо. Такое ощущение, что с поверхности земли слезает кожа. Кругом крутящиеся воронки и фонтанчики, как на реке во время паводка. Пейзаж меняется: там, где вчера был твердый лед, теперь двухметровые сугробы. Мы проваливаемся по пояс. Сибирячка Анастасия удивляется, что такая погода вообще возможна.
И вот мы сидим в маленькой столовой — тринадцать душ, прислушивающихся к непогоде, надеющихся, что небо хоть чуть-чуть просветлеет — день, потом второй; мы играем в карты, читаем, придумываем викторины: столица Молдовы, три всемирно известных норвежца, три всемирно известных финна, как я потерял девственность, как я встретил свою жену. Сидим, как лисы в норе или элементы кубика Рубика, — подвинется один, все остальные тоже смещаются. Теперь мы беседуем о перистальтике наших кишечников.
Поход в туалет — серьезная экспедиция. В шести метрах от столовой находится пластиковая коробка с крышкой, вроде той, которую чернорабочие ставят поверх дырки в земле. Внутри нее — складное сиденье туалета.
Терпишь до последнего, потом хватаешь биоразлагаемый пакет, говоришь окружающим, что выйдешь прогуляться, на что все непременно улыбаются, и, спотыкаясь, бредешь сквозь поземку к маленькому бивуаку. Откапываешь из-под снега бумагу, которая остается сухой, потому что мокрым бывает лишь тающий снег, и начинаешь разматывать шерстяные слои одежды горящими на морозе пальцами. Обычно спрашивают: «Как вы там ходили в туалет?» Отвечаю: очень, очень быстро. Для мужчин были «писательные контейнеры», в которые мочились и тут же закапывали в сугроб. В снегу — маленькие отверстия с градацией цвета от здорового соломенного до почечного, насыщенно-охряного, поскольку чем дальше мы продвигались, тем меньше жидкости пили.
Снег засыпает равнину, погребая снегоходы и подбираясь к палаткам. Он просачивается сквозь откидные клапаны палаток, заполняет подвал, покрывая нашу поклажу, одеяла и спальные мешки. Мы сидим в столовой и изобретаем новые блюда. Лучшее принадлежит мне: какао с соусом «Табаско». Самое странное блюдо — овсянка с вареным коричневым сыром и красным джемом, который, как оказывается, норвежские дети едят на завтрак. На полу кучи верхней одежды и промокших варежек из тюленьей кожи и оленьих шкур. Веревки прогнулись под тяжестью перчаток и балаклав, шарфов и шапок. По комнате, освещаемые фонарями, свечами и парафиновой печкой, медленно и сонно передвигаются люди, пытаясь отыскать свое снаряжение. Колеблются тени, озаряя лица, мы рассказываем одну историю за другой, на снежном полу образуются лужи, от носков поднимается пар.
Норвежец Эрден рассказывает, как он пересек на лыжах Гренландию. Впечатляет — даже с точки зрения бывалого арктического исследователя. Гренландия расположена в четырех временных поясах. «Как это было?» — мы усаживаемся, чтобы послушать его сагу. «Белая равнина. На семнадцатый день ко мне в палатку залетела птичка. Я ее покормил. Потом она улетела, и я пошел дальше». И все? Видимо, да.
На третью ночь температура падает. По-вагнеровски завывает ветер. Мы поем песни, играем в детские игры, складывая бумажки. Анастасия постоянно что-то рисует. Том фотографирует. Мы рассказываем истории про путешественников. Пляшут отблески света, проходит время. Непогода кружит, как дикий зверь, ревущий, неуловимый, злобный и безжалостный. Мы сидим в нашей сырой норе. Нас никто не вызволит, никакой вертолет или снегоочиститель. Нет никакого запасного плана. Делать нечего. Но с этим ничего и не поделаешь. Холод и ветер сковали все. В нашей тюрьме спокойно, так как отсутствует необходимость двигаться дальше и принимать решения. Такое можно только пересидеть. Мир сузился до клочка в несколько метров. Это все, что у нас есть. В снежной пустыне этот клочок и есть все, что мы есть.