Оракул мертвых
Шрифт:
— Минутку… адмирал.
Тот остановился.
— Вы когда-нибудь были на горе Перистери?.. Я хочу сказать… мы когда-нибудь… встречались с вами там?
Адмирал резко обернулся к Караманлису, и зубы его блеснули в темноте, словно волчий оскал.
— Несколько раз, — сказал он, — во время войны, но я не помню, чтобы ваш батальон находился в тех краях.
— Нет, действительно не находился, — ответил Караманлис. Он закрыл дверь и смотрел, как адмирал удаляется широким, уверенным шагом, подняв воротник и надвинув шляпу на глаза.
Ему вспомнились леденящие душу слова калликантароса на горе Перистери, под бушевание ветра: «Он распоряжается смертью».
Ладно, все равно стоит явиться на эту встречу. Черт возьми, Таврос отправлял на тот свет более хитрых и более крепких, нанося удар рогами в последний момент, как раз когда враг отвлекался, думая, что уже держит ситуацию в руках. В конце концов… ведь это лишь домыслы, лично ему мнимый Богданос ни разу не причинил вреда.
Он включил рацию и связался с управлением.
— Говорит Караманлис. Передайте сержанту Влассосу, пусть будет готов завтра к шести часам: он едет со мной.
— С вами, капитан? А куда?
— Это мое дело куда. Ты только сообщи ему, что я тебе сказал.
Когда капитан поднял голову, адмирал, или кто он там, черт возьми, такой, уже пропал за домом. Караманлис завел машину и поехал домой.
«Адмирал»… Странная фигура времен сопротивления. Никто точно не знал, откуда он родом. Иногда он уничтожал целые батальоны сил безопасности, но жестоко наказывал также и некоторые партизанские части за чрезмерные зверства. Люди считали его героем, легендой, хотя никто никогда не знал, где он и кто он на самом деле. Конечно, адмирал был в курсе его, Караманлиса, действий в зоне Кастрицы и в других северных районах, когда капитан стоял во главе отряда сил безопасности… в те времена, когда все знали его как Тавроса. Однако скоро игра окончится, и так или иначе многое прояснится.
Он поставил машину у дома, в обычном месте, медленно поднялся по лестнице и открыл дверь своей квартиры. Снял ботинки, не зажигая света, но жена все равно услышала и, шаркая, вышла ему навстречу по коридору:
— Ты? О Матерь Божья, ты знаешь, который час? А этот запах! Что это за запах?
Мирей медленно поднялась по лестнице и осторожно толкнула люк. Он поднялся словно сам собой, под действием противовеса, и девушка оказалась в типографии на улице Дионисиу. Она включила свет и огляделась. Все было в идеальном порядке, словно типография еще вчера работала: пол вымыт, на шкафах — аккуратные пачки бумаги, в углу — печатная машина. Значит, именно здесь увидел свет опус профессора Периклиса Арватиса?
Мирей устала, чувствовала себя изможденной из-за напряжения и оттого, что мало отдыхала, в горле пересохло, сердце неровно билось, иногда вызывая у нее тяжелое ощущение удушья.
Она встала. Где сейчас Мишель? Она вдруг ощутила угрожающую ему опасность, словно грозовые тучи сгущались над полем пшеницы. Она прошла вперед и оглядела полки, здесь было все: разного рода документы, сертификаты, удостоверения, электронные устройства, книги, диски, старый бузуки.
Она прошла в заднюю комнату, оказавшуюся гораздо просторнее самой типографии. Там лежала самая странная и нелепая коллекция предметов из всех, что она прежде видела: старая винтовка «Ли-Энфильд» и американский револьвер, прокламация клефтов [33] против турок XVIII века, боевой стяг византийского полка XIV века, знамя Священного батальона Ипсиланти, [34] старые фотографии, произведения искусства разных эпох, древнее оружие, картины, эстампы, весла и штурвал корабля, рыболовная сеть, модели древних кораблей, старинный кубок с черными фигурами, кинжал из дамасской стали позднемикенского периода, игральный стол…
33
Греческие полупартизаны-полубандиты, сражавшиеся против турецкого господства.
34
Александр Ипсиланти (1792–1828) — господарь Валахии и Молдавии, в 1816–1817 годах служил адъютантом русского императора Александра I. Возглавлял греческое революционное общество «Филики Этерия», сформировал повстанческую армию, поднял восстание, ставшее началом греческой национально-освободительной революции.
В углу лежала стопка отпечатанных статей — несколько сотен. Это была она, та самая работа Арватиса — «Гипотеза о некромантическом ритуале в одиннадцатой песни „Одиссеи“».
А рядом, в папке, находилась рукопись того же автора — «Гипотеза о географическом положении места, называемого „Келкея“, или же, по другим данным, „Бунима“, или „Бунейма“».
У Мирей не осталось сил, но она чувствовала — нужно сесть и изучить обнаруженные записки, докопаться до самого потаенного смысла, не пропустив ни единой фразы. Она не хотела ничего уносить отсюда, где веяло чем-то священным, неявно, но непреложно, чтобы не оставлять свидетельств своего присутствия и не вызвать гнев жильца, ревниво относящегося к своему одиночеству в столь необыкновенном убежище.
Девушка включила свет в типографии, со страхом и мукой погрузившись в чтение. Она взглянула на часы: а вдруг официант из бара напротив сейчас моет посуду и, заметив, как во второй раз за эту ночь зажегся и погас свет, раздумывает, звонить ли ему снова в гостиницу женщине, подарившей ему тысячу драхм. Она боялась внезапного возвращения хозяина типографии, будучи уверена — никто не способен выдержать его взгляд.
Текст Арватиса, явно неполный, напоминал, скорее, собранные воедино наброски и наблюдения:
«Комментарии из античных источников, относящиеся к предмету данного исследования.
Аристарх (Схолия Н) говорит о месте в центральном районе Эпире, куда должен был отправиться Одиссей 'eis Bo'uniman `e 'eis Kelk`ean (в окрестностях Бунимы или в окрестностях Келкеи).
Евстазий: древние (то есть Аристарх и его школа) передают глухие и варварские звуки некоторых названий местности, которую они называют Бунима или Келкея, где Одиссей должен был воздать почести Посейдону.
Павсаний (I, 12) понимает слова Гомера о народе, „пищи своей никогда не солящем“, применительно к жителям Эпира вообще, но ведь обитателям прибрежных районов отнюдь не была неведома навигация. Схолии В и Q сообщают также, что на территории Эпира существовала также h'ales orykt`oi (то есть каменная соль), но ясно — в пророчестве Тиресия просто имелись в виду народы, проживавшие столь далеко от моря, что не знали использования соли.
Итак, место, где Одиссей должен совершить жертвоприношение Посейдону, способное избавить его от проклятия и освободить от гнева бога, согласно некоторым источникам, следует искать в Эпире. Однако уже в древних текстах, кажется, существует путаница между Эпиром и словом „'epeiron“ (континент), поскольку считалось: Одиссей должен пройти в глубь континента. Кроме того, где среди суровых гор Эпира могли выращивать пшеницу, чтобы весло, которое, согласно пророчеству Тиресия, Одиссей должен будет нести на плече, перепутать с лопатой для веяния зерна, служившей для отделения зерен от мякины?
Разве в Эпире не было озер, где осуществлялась внутренняя навигация и где, следовательно, были очень хорошо известны лодки и весла? Кроме того, в Эпире царствовал дед Одиссея со стороны матери, Автолик — так зачем же в таком случае последние приключения героя в пророчестве Тиресия окружены такой таинственностью? Далее, термин „Келкея“, примененный Павсанием к месту зарождения культа Артемиды Брауронии, приводит нас в Азию, быть может, во Фригию или даже во внутреннюю Азию… другой термин, „Бунима“, по-видимому, означает „пастбище быков“, а подобная картина больше всего соответствует плоскогорьям Анатолии. Однако он также может происходить от „Bo`ouns“ — „гора“ и обозначать гористую или холмистую местность. „Глухие и варварские звуки“, о которых говорит Евстазий, труднопроизносимые сочетания, явно относятся к иностранному языку далекой страны, а не к диалекту, по сути своей эллинскому, такому, как эпирский».
Далее следовали чистые страницы с набросками, трудными для понимания, отдельными фразами, стихами. Потом снова:
«Ныне я уверен — некромантический ритуал в одиннадцатой песни „Одиссеи“ должен был свершиться в Эфире, где находится устье Ахерона, Стигийское болото и мыс Киммерий. Именно там следует искать решение задачи и, быть может, даже свидетельства, которые помогут воссоздать последние приключения Одиссея».
Затем шли листы журнальных записей раскопок: наброски, сечения, стратиграфия, зарисовки находок. Повсюду — комментарии, очень плотным, мелким и правильным почерком. Мирей взглянула на часы: половина четвертого утра. Она напрягла слух, но ничего не услышала. Казалось, типография обладает полной изоляцией и звуконепроницаемостью. Здесь было тепло.
Она добралась до конца пачки, не найдя ничего, что особенно привлекло бы ее внимание, однако между обложкой и последним листом лежал конверт с рукописным адресом — видно было, что это почерк того же Арватиса, но другой, словно профессор постарел, многое перенес и рука его дрожала.
«Господину Ставросу Курасу
Улица Дионисиу, 17
Афины».
Конверт открывали второпях, пальцами, и бумага была порвана. Мирей достала лежавший внутри листок и стала читать: