Оракул
Шрифт:
– Гюнтер, вы стали свидетелем древнего колдовства. Это не проходит безнаказанно. Не могу понять, как вы уцелели, ведь и с вами могло случиться это .
– Я католик, герр профессор, – Гюнтер перекрестился левой дрожащей рукой. – Помните, как Иисус загнал бесов в стадо свиней? Мы были этими бесами… Я успел попросить прощения у этой женщины. И все же я стрелял в нее…
Гюнтер вдруг заплакал и заскулил, выкрикивая обрывки молитв и проклятий.
– Издалека мы не слышали звук ее дудки и в конце концов подстрелили, – продолжил он, когда приступ прошел. – Тело оставили лежать на сосновой поляне. Мы не сразу заметили, что ее тело светится. Стало вечереть, и слабое свечение становилось все заметнее. Вокруг тела заиграли языки пламени. Мы испугались. Труп забросали камнями. Но, когда понаехало начальство и камни разобрали, ее там не оказалось! Она сумела просочиться сквозь камни! – шептал стрелок, боязливо озираясь по углам палатки.
Рузель
В средневековой Европе этой практикой обладали лишь Розенкрейцеры: тайное общество Розы и Креста. Его адепты, философы и алхимики, унаследовали этот секрет от своих предшественников – волхвов и языческих жрецов. За несколько часов тело попросту исчезало с земного плана, и в этом не было ничего удивительного, если учесть, что уже при жизни оно не принадлежало земле.
– Скажите, а где ее дудка? Вы нашли ее? – скрывая нетерпение, спросил профессор.
– Да… Вдвоем с оберштуце Манном мы обыскали поляну. Нам было страшно, но мы нашли дудку и зарыли ее под большим черным камнем.
– Зачем? Зачем вы искали дудку? – уточнил Рузель.
– Я слышал, что оборотень должен вернуться к колдуну за прощением, тогда он снова станет человеком. Эта дудка стоила вагона золота! Пока не очухалось начальство, мы хотели найти ее и продать подороже…
– Где Манн?
– Отдал Богу душу… Доктор сказал, что у него вскипели мозги.
– Да, солдат, тебе пришлось тяжело, – сочувственно прошептал Рузель, – но теперь все в прошлом. Пусть все тягостные картины навсегда покинут тебя.
Профессор положил на темя Гюнтера сложенные крестом ладони, как это делали священники в кирхах, и пропел несколько звуков, похожих на краткую молитву. Стрелок задышал ровно и спокойно, в глазах отразилось блаженство, словно Рузель вынул занозу, торчавшую в его мозгу. Этот речитатив, точнее, набор низких гармоничных частот, произнесенных в разной тональности, начисто стирал у пациента память последних дней, а если «молитву» продолжать, то очистка доходила до самых ранних впечатлений детства. По опыту Рузель знал, что от этих коротких глухих слов лопались зеркала и мгновенно скисало оставленное на столе молоко.
Точно такую очистку памяти прошли все оставшиеся в живых, пока профессор не убедился, что он один знает о том, что случилось в Ущелье Волка. Всякий раз, заканчивая сеанс, он менял маску бесстрастного владыки на рассеянное лицо ученого недотепы. Эта резкая смена образов давно стала привычной.
Он еще помнил, как сам был одним из «ослов», человеческих червей, слепо следующих року, пока на него не обратили внимание высокие персоны, прячущие свои лица под живыми масками. Миру известны лишь эти маски: иногда величественные, иногда ничтожные, но никто никогда не видел их истинных лиц. Сорок лет назад невзрачный человечек «без лица» пригласил его, скромного адьюнкта кафедры археологии Берлинского университета, для беседы с глазу на глаз. Встреча состоялась на одном из старинных берлинских кладбищ у солнечных часов с астрологическими знаками на постаменте. Загадочный посетитель передал Рузелю письмо с печатью «розы и креста». Некое общество Неизвестных Философов сообщало о заочном принятии молодого ученого в свои почетные ряды. Вестник сообщил, что число неизвестных философов никогда не превышало тридцати трех. Их имена были известны лишь одному, тайному учителю. И когда один из философов «засыпал», его место занимал человек, избранный учителем, и с этой минуты именно он, Гейнц Рузель, становится одним из тридцати трех адептов ордена и обладателем его секретных практик.
Орден Неизвестных Философов не имел строгой иерархии; братья общались между собой при помощи паролей и знаков. Это был особый язык, с виду совершенно несекретный, но абсолютно недоступный для большинства людей. Если брат работал садовником, то растения в его саду могли рассказать о многом… К примеру, акация, плющ или лунария, высаженные в надлежащем месте, говорили о степени его посвящения, а семь кустов белых роз в уголке сада – о глубине его познаний.
Если адепт работал в типографии, его осведомленность проявлялась в знаках и виньетках на фронтисписах книг. Если он был архитектором, то строил особняки в соответствии с канонами священной геометрии: с обязательными мраморными столпами по обе стороны от входа и мраморным полом в шахматную клетку. Орден Неизвестных Философов не стремился к мирскому могуществу и власти. На протяжении столетий единственным его сокровищем оставались тайные документы – рукописные гримуары . Манускрипты содержали заклинания, рецепты эликсиров, наставления по трансмутации металлов, древние хроники и свод пророчеств о будущем. Более свежие рукописи раскрывали все так называемые загадки истории, рассказывали о достижении бессмертия, учили концентрировать волю и управлять своим телом, влиять на силы гравитации и изменять погоду, но главным сокровищем ордена были числовые ряды и формулы, простые, как уроки арифметики. Формулы описывали законы Вселенной, периоды вращения звезд и планет и все закономерности земной истории и человеческой жизни. Числовые ряды содержали ключи к воскрешению и пароли для связи с духами и жителями иных миров. Каждое число соответствовало букве древнего алфавита. К букве и числу прилагалась гравюра, отпечатанная на старинном картоне и похожая на карту для гаданий.
Вечером в расположение штаба прибыл батальон СС. Его командир, штурмбанфюрер Курт Фегеляйне, был обязан повсюду сопровождать «уважаемого герра профессора» и оказывать поддержку в его расследовании.
С молодчиками Фегеляйна профессор держался запанибрата и старался выглядеть как можно развязнее, но в душе он тихо ненавидел весь эсэсовский бестиарий . Эти бравые парни с невинной улыбкой фотографируются рядом с нагими русскими девушками, повешенными на площадях. Они играют в карты на золотые зубы, выбитые у евреев. Нет, не об этом мечтал доктор Рузель, когда вдохновенно вещал о величии германской расы.
Вздрагивая от грубого хохота, он нырнул под полог своей палатки и только там печально вздохнул, растянувшись на жестком ложе. И ему было, о чем грустить. Вместо эстафеты арийского духа, вместо полета солнечного гения над ветшающим миром он видел лишь торжествующую пошлость и примитивную жадность захватчиков.
Глава 2
Сад миров
Сады моей души всегда узорны…
Чтобы избавиться от опеки Фегеляйне, профессор встал еще до рассвета, накинул на плечо полотенце и бесшумно покинул лагерь. Он издалека махнул рукой часовым и зашагал к озеру подпрыгивающей аистиной походкой. Однако, очутившись в сосновом бору, профессор Рузель резко повернул назад, в Ущелье Волка. Там он тщательно осмотрел измятую, обугленную траву, иссеченные пулями валуны, песчаный берег и вскоре нашел то, что искал, – спрятанную под камнем ведьмину дудку. Это была трубочка из золотистого металла с неровными отверстиями для ладов. Глиняная форма, в которой ее отливали, была неровна и простовата, как все древние изделия человечества, но обладала совершенством иного рода: печатью волшебства и райской простоты несуетного мира, когда люди ведали высший смысл каждой вещи.
Рузель тщательно обернул дудочку чистым платком, спрятал в планшет и поспешил к озеру. За озером вставало нежно-малиновое расплавленное солнце. Крупные черные валуны маслянисто блестели, как спины тюленей. С внезапной радостью профессор осмотрел берег лесного озера и довольно высокий холм с правильно округлой вершиной. Окрестный ландшафт напомнил ему раскопки на Рюгене, где несколько лет назад было открыто святилище Радегаста, да и звалось это местечко чем-то похоже – Радогощ.
Холм уже успели обнести колючей проволокой, но эти меры были излишними: никто из солдат так и не рискнул взобраться на его пологий склон. Подошва холма тонула в непроходимых зарослях ежевики, и некоторое время профессор мужественно продирался сквозь тернии . Рузель поднялся уже довольно высоко, когда в зарослях лещины, в игре световых пятен, мелькнуло крупное белое животное, издалека похожее на оленя. Казалось, белоснежный зверь выслеживает профессора, наблюдая за ним издалека. Рузель осторожно двинулся туда, где дрожали ветви, и нашел приметную тропу – звериный брод, ведущий к водопою. Вдоль тропы поднимались могучие папоротники. На припеке зрели черные и алые ягоды, размером с небольшое яблоко, словно на этом холме готовился небывалый пир для Богов и людей. Дикий лес внезапно закончился, и профессор очутился в яблоневом саду. Ветви покачивались под тяжестью зреющих плодов и со стороны казались звездной россыпью. Воздух вокруг старых дупел звенел и золотисто дрожал: в их недрах копили мед дикие пчелы. На вершине холма пробивался родник, давая начало извилистому ручью. Белые, желтые и розовые кристаллы кварца были выложены лабиринтом, и ручей повторял эти плавные линии. И тут Рузель сделал удивительное открытие: его основной научной специальностью до сих пор оставалась археология, в частности древние жертвенники. Ученые были уверены, что ямы с остатками золы, найденные рядом с языческими святилищами, представляют собой круг костров – жертвенную краду. Нет-нет! Еще раньше в этих углублениях были высажены деревья священного сада: свидетели древнего волшебства. Священные рощи – чудоборы были одним из чудес языческого мира, они целили тело и дух, благотворно изменяли климат и дарили людям ясное видение. Здесь росла и тянулась ввысь душа природы. Чтобы говорить с богами, людям не нужно было сбиваться в тесное стадо в мертвой духоте каменных катакомб. В шепоте деревьев и нежном говоре ручьев, у природных алтарей звучали вещие голоса о единстве миров, о вселенском законе любви!