Оранжевое солнце
Шрифт:
— Пасет... — отрубил директор и взглянул на Доржа, а тот к Дагве:
— Я ж тебя уговаривал: не бери старика, пусть сидит в юрте, жует баранину, запивает чаем...
— Снова о том же...
— Зачем овец мучить? Какие пастбища при таком запасе кормов в хозяйстве.
— Спроси своего отца.
— И спрошу.
Распахнулась дверь, и порог перешагнул, дымя трубкой, Цого.
— Сын? Все-таки навестил. Спасибо... Дай я тебя обниму...
— Обнимать будешь потом. Что ты, отец, тут чудишь? Есть директор, специалисты… Племенных овец заставляешь выгонять
Цого шагнул мимо Доржа, словно бы и не слышал его слов, и к директору:
— Дорогой начальник, я просил овец утром не кормить. Пусть часа три покопытят из-под снега травку...
— Отец, зачем это? Для них заготовлен полноценный корм.
— Сынок, ты же учился по толстым книгам, должен знать...
Дорж не хотел выслушивать отца:
— Ни в одной книге такого нет...
— Плохие книги... — Цого присел к столу и, чуточку помолчав, продолжил: — Корм жирный, а почему падают овцы? Я тебе отвечу, сын, не по толстым книгам, а из жизни: неженки стали, ноги слабенькие, давай им готовое, добывать им лень. Чуть подует ветер, дрожат. Какие же это овцы? Бумажные?..
— Дагва, что ты молчишь? — возмутился Дорж. — Ты специалист по овцам...
— Я уже устал шуметь, притих и рад...
— Ты подрываешь науку... Отступил?
— Нет, наука укрепляется практикой. За последний месяц в хозяйстве не погибла ни одна овца, даже из ослабленных. Приятно читать сводку, еще приятнее докладывать высшему начальству...
— У тебя, Дагва, с языка легко скатывается насмешка, как сметана из переполненного котла. Вникни серьезнее!..
Цого выбил трубку о стол директора:
— По утрам, а лучше всю раннюю половину дня не кормить овец, гнать изнеженных лентяев на пастбища; пусть сами себя кормят. Во все времена так было. Во вторую половину давайте им готовый корм. Крепкие станут, сильные...
— И зимой пасти? — подошел к Цого директор.
Старик не успел ответить, опередил Дагва:
— И зимой...
Все замолчали. Дорж склонился к уху Дагвы:
— Ты что? Полностью одобряешь? Веришь? Всюду внедрять будем?
— Зачем раньше времени кричать... Поживем, приглядимся, проверим, увидим, как перезимуют овцы... Может, родится и поправочка к толстым книгам. Понял?
Цого запахнул полы шубы, надел шапку.
— Не откажите, пойдемте в мою юрту, свежий барашек в котле; варить Дулма мастерица. Чай зеленый. Все будем довольны...
Дулма встретила гостей у дверей юрты, ухватилась за руку сына:
— Увидела твою машину, от радости заплакала. Стою жду.
Наваристый бульон, жирная баранина, зеленый чай — всегда любимая еда монгола. Гости не задержались, угостились, поблагодарили хозяйку, ушли.
Дагва, закрывая дверцы, пошутил:
— Вкусное варево. Заеду завтра, я забыл рукавицы. Котел еще не опустеет?
Дулма к сыну:
— Ночевать останешься или уедешь?
— Останусь, с отцом надо поговорить...
— Если об овцах, то не буду; выговорился уже, устал...
— Намга кланяется, заботится, как живете. Может, что-нибудь надо привезти?..
— Надо. Привези письма от Гомбо и Эрдэнэ.
— Ты, отец, такое на меня взваливаешь, верблюд упадет. Придут письма, в тот же день машину сгоняю, привезу...
— Не слышал, здоровы ли Бодо, Харло? Пасут, кочуют?
— Был. Живут, не жалуются. Тоже ждут писем от дочери.
— Дети, дети, — вздохнула Дулма, — заняты, нет времени, писали хотя бы коротенькие письма...
— Значит, отец, и зимой будешь выгонять племенных на мороз? Нынче ожидаются лютые морозы...
— Значит, сынок, ложись спать. Дулма, гаси огонь...
В юрте темно, а на душе Доржа мрак еще темнее. Каков Дагва... Отступил. Столкнул его отец с дороги... Но столкнул ли? Дагва крупный специалист. Дорж поднялся с лежанки, сел, давил ладонями свою разгоряченную голову: «Ученые... пособия... Диплом... Какие же книги изучал отец? Практика... Опыт поколений... Не сильнее ли это науки?» Доржа растревожили слова Дагвы: не поправка ли это к толстым книгам? Он будто шутя сказал об этом. Доржу хотелось выкрикнуть: «Толстые книги ни при чем; это поправка к моим знаниям...» В темноте юрты засияли огненные строчки; вспомнилась одна из лекций профессора, он говорил: «Вековой опыт, накопленный скотоводами-кочевниками, людьми далекими от достижений науки, нельзя забывать. В этом опыте, добытом в условиях суровой практики, три основы: закалка, выживаемость, отбор...»
Дорж упал на лежанку, плотно закрылся одеялом. Губы его шептали: «Прав отец. Не торопись топтать старое...»
Утром в юрте Цого поднялись рано. Дулма успела напечь лепешек, сварить мясо. Завтракали молча. На прощание Дорж не удержался:
— Не сердись, отец, говорить об овцах не буду... Ты победил...
Цого рассердился, даже сплюнул в гневе на сторону, прошелся по юрте, схватил сына за руку:
— Какая победа?.. Только весна может назвать победителя...
Цого спрятал трубочку за пазуху, заторопился, и вместе с сыном они вышли из юрты.
ХОЧУ, ЧТОБЫ ОН ПРИЕХАЛ
...Степь. На желтой поляне, у речки, стоит белая юрта, словно опрокинутая кверху дном пиала, у дна отверстие, из него, стремясь ввысь, струится дым. На ближнем склоне увала вторая, дальше третья. Это сурь, председателем которой Бодо. Члены ее престарелые пастухи, пасут они либо овец, либо коров, что пожелали при распределении обязанностей. Из сури выбыл и уехал из этих степных мест старейший член Цого. Отару его овец пасут другие.
...Люди приходят и уходят, а травы зеленеют, скот умножается — живет степь вечной жизнью, только меняет наряды: зеленый на желтый, желтый на белый...
В юрте Бодо и его жена Харло. Сидели они утомленные, опустив руки, на кошмовом узорчатом коврике. Оглядели юрту, будто бы все вещи на своих местах. Красиво в юрте. На женской половине пышная лежанка, отделяет ее шелковая светло-розовая занавеска с рассыпанными по ней синими и голубыми цветами.
— Ей понравится, — говорила Харло, — это ее любимый цвет.