Оранжевый парус для невесты

Копейко Вера Васильевна

– А ты что собираешься без меня делать? Кроме концерта, конечно.

– Я займусь Андреем. Что-то есть такое, что крутится в голове, но не могу понять что.

– А насчет кого хотя бы? – спросил муж.

– Насчет девушки, которую он ищет. Генерал… – сказала она.

Он быстро обернулся. Когда жена обращалась к нему вот так, это значит, она в волнении.

– Слушаю вас, майор медицинской службы.

– Это правда, что морпехов готовят так жестоко?

– Не всех, – ответил он. –

Я знаю, о чем ты спрашиваешь. Ты сама врач и понимаешь, как вынуть из человека то, что в нем сидит. И обратить на пользу.

– А не во вред ли?

– Это как посмотреть, – вздохнул генерал. – Ты сегодня консультируешь? – Он уходил от темы.

– Да, – сказала она. – Ко мне записалось пятеро. С каждым по часу, так что рано не жди.

– Прислать машину?

– Сама доеду, – сказала она.

Он кивнул, поцеловал ее в нос и вышел.

12

Через голову уходит восемьдесят процентов тепла, где-то услышала Ольга. Она поежилась и надвинула капюшон ветровки.

Навстречу, а также слева и справа, обгоняя их с Мариной Ивановной, бежали люди. Нет, не шли мужчины и женщины, а просто бежали человеческие особи, одетые в брюки и куртки, быстро перебирая ногами. Вчера, сидя у окна на кухне, она разглядывала маленького паука, который полз по стеклу снаружи. Ей было видно, как двигаются его шесть тощих ножек.

Похоже.

Паучьими ножками управляет голова паука или что там у него, это точно, а люди только думают, что подчиняются собственной голове.

Она вздохнула.

– Ты чего? – спросила Марина Ивановна.

– Да так. – Ольга отмахнулась. Ей тоже надоело бежать по маршруту, который выбрала не она. Все чаще казалось, что онас каждым днем глубже уходит в лабиринт, а значит, все меньше надежды из него выйти.

Женщина под сорокс маленькой сумочкой шла навстречу, она вела за руку ребенка лет трех. До нынешней революции сидела быв своем, к примеру, Угличе и вкручивала винтик в часы на заводе. Рядомс похожей на нее, которая вкручивала другой винтик. Конвейер крутился десятилетиями в одном режиме, держал людей при себе. Но сейчас бывшая работница наверняка снимаетс подругами квартирув Москве или стоит у прилавка на каком-нибудь рынке. Нет, скорее всего устроилась нянькой. Ребенок какой-то… другой породы, что ли?

Ольга безошибочно узнавала провинциалов, причем не только совсем уж свежих. Она узнавала тех, кто со стажем. Даже с очень большим стажем. Но по правде сказать, последних только после разговора. Нет, они ничего такого не произносят, нов их словах, а стало быть, в ощущении, нет незыблемой уверенности, что все вокруг принадлежит им. Коренных москвичей заботит, какие дома надо сносить, какие строить. Какие деревья рубить, а какие нет. Провинциалам все равно.

– Видишь, вон тот могучий дом с колоннами? В нем жила прабабушка моего сына, – сказала Марина Ивановна, словно уловив что-то. – Ей принадлежал весь этаж. Там селились артисты, музыканты, она тоже каким-то боком прислонялась к этому кругу. Она и умерла в том доме, только, как ты понимаешь, в комнате, но в коммунальной квартире. – Она усмехнулась. – Дед моего мужа был ее внебрачным сыном. Но настоящий муж усыновил его.

– А вы разве не можете сейчас как-то… что-то… получить? – Ольга кивнула в сторону дома, который они разглядывали.

– Как-то… что-то… – передразнила она ее. – Пошли лучше отсюда.

Ольга, стараясь не задеть бедром, обтянутым светлыми брюками, зады и бока дорогих машин, пробралась к тротуару.

– Хочешь купить монастырского хлеба? – вдруг спросила Марина Ивановна.

– А где это?

– Сразу видно – провинциалка или хорошо натасканная атеистка, – фыркнула она. – Вон, прямо на тебя смотрит. – Марина Ивановна сказала название, но Ольга сразу забыла его.

Действительно, на территории женского монастыря пекли хлеб и продавали в лавочке, похожей на сельский магазин. В таком они покупали хлеб в Покровке давным-давно, когда отец учился в военной академии в Москве, а они жили с матерью в деревне.

Хлебом пахло так крепко и так маняще, что она не удержалась и поднесла к губам острый уголок. Откусила.

– Ох, – покачала головой, пытаясь разжевать острую, как хвойные иголки, корочку.

Марина Ивановна с интересом смотрела на нее.

– Знаешь, по тебе никогда не скажешь, что ты не в Москве родилась. Но если за тобой понаблюдать…

– И что?

– А то, что есть нечто, чего не спрячешь ни под слоем лет, ни под толщей выученных стадных правил новой жизни.

Ольга кивнула, ощущая невероятный покой. Она хотела, но никак не могла найти способ обрести его хотя бы на миг. Так было постоянно в последнее время. Вот оно – вкус прежней жизни. Так что же этот вкус только в монастырском хлебе и остался? А сама она разве выросла не в монастыре – стены военного городка не тоньше монастырских.